К морю Хвалисскому
Шрифт:
– Может, еще удастся договориться? – протянул дядька Нежиловец.
Но, будто в ответ на его слова, с урманской ладьи и насада полетели стрелы. Ослабленные противным ветром они не причинили особого вреда, только штевень снекки стал похож на нос молодого пса, который по неопытности влез в колючий кустарник или понюхал ежа.
– Ну и наглецы! – в голосе старого кормщика звучала обида.
– А ты думал застать викингов врасплох? – рассмеялся боярин. – Плес, чай, просматривается на десять перестрелов вдаль.
Он прошел на нос и приложил ладони ко рту.
– Эй вы
Его слова подхватил ветер, и они достигли слуха викингов без особых помех. Стрелы посыпались гуще, пришлось укрыться за щитами, а к борту насада приблизился человек, облитый дорогой броней, вероятно, вождь. По виду это был настоящий северянин, ибо только северное небо и море может придать глазам подобную синеву, только бескрайние снежные просторы наделяют кожу подобной белизной, и только могучие корабельные сосны и обглоданные морем железные утесы наделяют тело таким ростом и крепостью. Он тоже приложил ладони ко рту, но сильно надсаживать горло ему не пришлось, корабли и так уже достаточно сблизились.
– Язык мечей – самый понятный для меня язык! – услышал боярин его ответ. – Эта ладья твоим соседям уже не принадлежит! Убирайся отсюда подобру-поздорову, пока с тобой не приключилось то же самое! Я вижу, ты тяжело нагружен, надеюсь, в твоем трюме найдется, чем поживиться!
– Как бы тебе не подавиться, Бьерн! Один пирог не доел, а уже на другой готов наброситься?!
Это уже говорил Лютобор. Он покинул свое непочетное место и встал рядом с боярином. Датчанин внимательно посмотрел на него из-под руки, и его лицо загорелось странной смесью ненависти и зловещей, не предвещающей ничего хорошего радости.
– Хельгисон? Ты ли это!? – проревел он. – По-прежнему советы даешь!? Не много же пользы тебе самому принесли эти советы, как и твоя хваленая верность басилевсу, коли тебе нынче приходится служить гардскому вождю, у которого, небось, никакого добра и нет, кроме вонючих скор! Когда я пущу его посудину ко дну, я прибью твою голову у себя на мачте! Хочу посмотреть, будет ли она, подобно голове Мимира, давать советы, когда ее отделят от тела.
Русс осклабился в холодной улыбке.
– Меня зовут Лютобор! – ответил он. – И я твою голову отвезу царю Иосифу. Стоит ему узнать, как ты, служа басилевсу, вместо того, чтобы гоняться по морю за арабскими галерами, вместе с пиратами абу Юсуфа грабил ромейские торговые суда и разорял храмы.
Гудмундсон рванулся вперед, чтобы на подобные речи ответить мечом, но хирдманы его удержали. Корабли еще не сошлись достаточно близко, а гибель в реке между двух судов выглядела бы бесславно и глупо.
Лютобор снова посмотрел на Вышату Сытенича, и на этот раз боярин едва заметно кивнул.
***
Славно, когда битва начинается с поединка, в котором два лучших бойца решают, чей вождь более удачлив и кому боги больше благоволят. Иногда победы единоборца бывает достаточно, чтобы доказать противнику силу стоящего за ним войска, и потому своим умением
Бьерну Гудмундсону, похоже, на все и на всех было наплевать, но он страстно желал поквитаться с руссом за какие-то старые Царьградские обиды. Потому, когда снекка ударила драккар в грудь, и вырезанный на ее штевне с благословения отца Леонида Святой Георгий вонзил свое разящее копье дракону в пасть, датский вождь заорал своему хирду:
– Не трогать! Он мой!
Воины обеих дружин, стягивавшие железными крючьями борта кораблей, едва успели посторониться: иначе бойцы сшиблись бы прямо у них на головах.
С самого первого удара разлетелись в щепы прочные деревянные щиты, у датского вождя круглый, у Лютобора словенский, немного вытянутый. Единоборцы их отбросили и, перехватив черены мечей обеими руками, пошли чертить ими в воздухе такие замысловатые фигуры, словно рисовали в небе строки магических рун.
Ярое солнце, разлившее свое золото по реке, отражалось в клинке Лютоборова меча, и потому казалось, что он выкован из золота. Меч в руке Бьерна Гудмундсона пылал багрянцем: его клинок был весь в крови. Добрые боги! Сделайте так, чтобы этому мечу нынче не выпало больше добычи!
Две с половиной дружины стояли, не шелохнувшись, и смотрели во все глаза. Торопу помнилось, что приподняли головы даже некоторые из Маловых ватажников, срубленных датчанами. То ли раздумали помирать, то ли хотели рассказать товарищам на том свете, удалось ли за них отомстить. Поединок в самом деле заслуживал того, чтобы ради него отложить даже такое важное дело, как переход из яви в навь.
Жестокая красота зрелища особенно пленяла тем, что обоим бойцам не было нужды держаться друг от друга на расстоянии, изучая и примериваясь. Все сильные и слабые стороны были давно известны, и теперь оставалось только ими воспользоваться.
Глядя, как противники один за другим наносят и отражают сокрушительные удары, каждого из которых хватило бы, чтобы расчленить надвое менее опытного и умелого бойца, как стремительно они перемещаются с палубы одной ладьи на другую, сметая в прах все, что попадется на пути, Тороп думал о том, что оба воина чем-то схожи с боевыми кораблями своих стран.
В самом деле, кряжистый, длиннорукий великан Бьерн вызывал в памяти образ тяжелого многовесельного драккара. Не уступающий противнику в росте, но более широкий и плотный датчанин сознавал свое преимущество в силе и потому шел напролом, не признавая никаких преград.
Боевая повадка Лютобора была совсем иной. В ней угадывалась стремительная маневренность вендской снекки. Звериному натиску вождя викингов русс противопоставлял отточенную филигранность движений, безукоризненное владение телом и клинком, ясный холодный ум.
В какой-то момент удача улыбнулась Бьерну Гудмундсону. Он выбрал время, когда Лютобор оказался напротив солнца, и ударил сверху наотмашь. Хотя глаза русса не увидели направления удара, натренированное тело среагировало помимо рассудка, и воин увернулся. Меч юта, со скрежетом пройдясь по его ребрам, лишь разрубил несколько звеньев кольчуги да снес кусок кожи.