К морю Хвалисскому
Шрифт:
Мурава посмотрела на старика, и глаза ее вдруг загорелись, как случалось всегда, если она задумывала какое-нибудь сложное, рискованное ведовство. Некоторое время она сидела, неподвижно глядя перед собой: обдумывала, что да как, вспоминала. Затем достала из короба полую внутри тонкую, гибкую трубку, сделанную из жил какого-то животного, и, положив ее вместе с ножом в котелок с горячей водой, какое-то время варила на огне, шепотом творя разные ромейские молитвы. Когда вода почти вся выкипела, она сняла котелок с огня и, позвав помощников, стала объяснять, что собирается делать.
После случая
Весть о дерзком замысле боярской дочери мигом облетела всех. Люди переговаривались, качали головами.
– Нешто кому прежде удавалось подобное? – спросил с тревогой дядька Нежиловец.
– Матушка так делала раз или два, – безмятежно отозвалась Мурава, закатывая рукава тонкой льняной рубахи и опуская руки едва не по локти в раствор едкой муравьиной кислоты. – Она от отца своего этот способ переняла. Тот, говорят, частенько таким образом людям жизнь спасал.
Вышата Сытенич приблизился к дочери, вдавливая в палубу каждый шаг. Его руки сгибали-разгибали железный крюк.
– Не знаю, что там делала твоя мать, – сурово проговорил он. – Но я на такое дело тебе, Мурава Вышатьевна, родительского благословления не даю! Я еще могу пережить, когда ты волосы из косы рвешь, чтобы чью-нибудь рану заштопать, но кровь из жил отдавать, это уж слишком! И так нет ни силы, ни дородства, над чем только парни сохнут, неведомо.
– Да что ты такое говоришь, батюшка? – попыталась протестовать девушка. – Как буду кровь жалеть, когда в этом бою и ты, и люди твои своей не жалели?
– Ну, ты нашла с кем себя сравнивать! Мы для того на свете и живем, чтобы кровь проливать свою ли, чужую ли. А ты – женщина, тебе Богом предназначено детей рожать, тебе себя беречь надобно. Коли другого выхода нет, возьми кого-нибудь из дружины. Мы мужи крепкие, сдюжим.
Мурава покачала головой.
– Не каждая кровь здесь сгодится, – ответила она, глядя на отца виновато-растерянно. – Матушка говорила, что Господь ее род благословил. Про других не ведаю. Кровь дяденьки Мала верно подошла бы, чай они с Соколиком единая плоть, да он, как видишь, сам раненый лежит.
– Я слыхал одну ромейскую басню, – покраснев до корней волос, подал голос Путша. – Так там одна колдунья возвратила дряхлому царю молодость, влив в его жилы волшебное зелье. Может стоит попробовать?
– Скажешь тоже! – недоверчиво хмыкнул Твердята. – В басне тебе чего хочешь наплетут, хоть про волшебное зелье, хоть про мертвую и живую воду.
– Не знаю насчет басни, – вступил в разговор, стоявший чуть поодаль Лютобор. – Но во время войны за Крит мне несколько раз приходилось с легкой руки одного ромейского лекаря одалживать раненым товарищам свою кровь. Все, кого потом не срубили арабы, до сей поры живы. Знать, и моему роду какое благословление дано. Я в этой битве пролил куда меньше крови, чем того заслуживал, – продолжал он, намекая, вероятно, на свою оплошность
Мурава посмотрела на воина, и щеки ее залились густым румянцем. Премудрая ведовица вмиг стала похожа на смущенную девчонку, пытающуюся скрыть свои чувства и только более их показывающую. Не мыслила она, что придется принимать от русса подобную помощь, да иного выхода, видать, не было.
В это время вперед протиснулся Белен:
– Дяденька Вышата! – воскликнул он возмущенно. – Не дозволь свершиться непотребству! Где же это видано, чтобы кровь безродного с кровью сына именитого родителя смешивалась? Разве холопий товарищ – ровня сыну купеческому?
Лютобор метнул на боярского племянника гневный взгляд, но промолчал.
– А ты что, Белен, хотел свою кровь Соколику предложить? – с невинным видом поинтересовался дядька Нежиловец. – Помнится, вы в Новгороде частенько бражничали вместе.
Вышата Сытенич повернулся к Малу:
– Что скажешь? – спросил он.
– Да что тут говорить, – повел купец здоровой рукой. – Ради Соколика я бы согласился и последнего холопа сыном назвать, а уж о чести влить в жилы моего мальчика кровь победителя Бьерна Гудмундсона я не мог и мечтать. Лишь бы только получилось!
– Да будет так, – подытожил боярин. Он с нежностью возложил свою отеческую руку на голову Муравы, благословляя ее на подвиг, не уступавший по сложности ратному. – Делай, девочка, что тебе Господь велит.
Обе дружины побросали свои дела. На такое стоило поглядеть. Коли все пройдет успешно рассказов хватит и на детей, и на внуков. Впрочем, близко никто не подходил: уж больно могучие силы боролись сейчас на залитой кровью, усеянной обломками корабельной обшивки и обрывками снастей палубе, как бы не задело!
Лютобор снял кольчугу и плащ и лег на скамью, так, чтобы находиться выше раненого, и Мурава, перетянув его левую руку жгутом, отворила ему жилу и осторожно, стараясь не причинить боль, ввела в нее один конец своей трубки. Стоявший рядом наготове Тороп обратил внимание, какого труда стоило красавице обуздать подступившую к рукам дрожь. Оно и понятно! Мерянин сам, хотя ничего особенно не делал, все же чувствовал, как колени трясутся. Впрочем, трудно сказать, так ли волновалась бы боярышня, окажись на месте Лютобора кто другой.
Удостоверившись, что трубка закреплена как надобно, она выпустила несколько капель руды в подставленную Торопом плошку и после этого, кое-как отыскав на руке Соколика еле трепещущую жилу, сотворила молитву, сделала небольшой надрез, ввела трубку и сняла с руки русса жгут…
Поначалу ничего особенного не происходило: кровь Лютобора текла по трубке и вливалась в жилы Соколика вместо той, что была исторгнута датским копьем. Однако раненый оставался все также бледен и недвижим, только где-то в пробитой груди медленно и с натугой билось готовое остановиться в любой миг сердце. Затем Тороп стал замечать, что дыхание юноши будто бы выровнялось, с губ сошла синева, и Мураве больше не надо замирать, чтобы услышать, как в синей жилке на шее больного бьется под ее чуткими пальцами живая кровь. Наконец Соколик открыл глаза, увидел сидящего рядом с ним Мала и еле слышно прошептал: