К несчастью, только ты
Шрифт:
– Пространственно-временное сближение, - пояснила Глаголеву одна из них (1"онта?).-Там,-она указала рукой на проем,за темпоральным барьером седьмое января тысяча девятьсот сорок второго года в этом городе. Там голод. Этот ребенок голоден.
– Да, да!
– Этот ребенок голодает давно, посмотрите, Иван...
– Это блокадница! Это блокадница! Там блокада!- Глаголев непроизвольно схватил Конту за руку и вскрикнул от неожиданной боли. Он удивленно глянул на свою ладонь.
Она горела, как от ожога, всю руку кололо и подергивало.
– Это хроноскафандр,
– Вообще не нужно спешить, Иван, - досадливо проговорила вторая девушка.
– Вам не следует делать ничего несогласованного с нами, неожиданного для нас. То, что все происходящее, - она жестом указала на Конту к на девочку в блокадном проеме, - что все это неожиданно для вас... как это... нервозно и устрашает вас, я прекрасно понимаю. Это только моя кланта способна думать, что встреча с хроннавтом не вызовет у прошложителя ничего, кроме легкого удивления. Выслушайте нас, Иван, узнайте необходимое, чтобы начать действовать. Постарайтесь понять нас как можно быстрее, ибо времени у нас очень мало.
.. .Что она говорит, о чем говорит? Глаголев забыл уже о своей руке, обо всем, что предшествовало появлению ребенка на экране, забыл.
Он неотрывно смотрел на замерзшую голодную девочку. Сейчас вот мерзнущую, сейчас голодную, вот сейчас, сию минуту, в двух шагах от него.
– А она. ..
– хрипло начал он.
– Она вас не видит, Иван, - словно поняв его мысль, быстро сказала одна из богинь.
– Ребенок сквозь темпоральный барьер может видеть только нас, поскольку мы обе-в хроноскафандрах...
Глаголев мельком оглянулся на них. Нет, девочка смотрела не туда, нет. Взгляд ее был устремлен на его ноги, под ноги. Она смотрела на тот самый брошенный, изгаженный ханыгами каравай. Тот, с окурками... Холодный пот прошиб Глаголева. Боясь поверить очевидному, он снова проследил направление ее взгляда, с исказившимся лицом повернулся к девушкам.
– Да, да, - торопливо закивала одна,возможно, она видит хлеб, потому что эту вечную субстанцию темпоральный барьер...
– Да поди ты!-заорал взбешенный Глаголев кому-то из них.
– С твоими объяснениями!
Стремительно наклонившись, он схватил окаменевший этот каравай, шагнул к проему: передать!
– Стоять!
– резкий, властный крик резанул Глаголеву уши, заставил остановиться.
– Стоять! Сожжет!
– Было бы хуже, чем тогда, когда вы тронули мое плечо, - спокойно сказала Конта.
– Да и все равно это бесполезно. Дайте-ка. Смотрите.
Она осторожно взяла каравай из Ванечкиных рук, шагнула к проему и протянула хлеб девочке. Губы ребенка зашевелились, сложились в улыбку, и руки в рукавичках потянулись навстречу караваю. И тут же раздался легкий треск, зеленоватые змейки побежали по рукам Конты, и хлеб исчез. Не было его ни в ладонях богини, ни в девочкиных руках.
Глаголев вскрикнул.
– Бесконтейнерная передача невозможна, Иван,- спокойно и сурово прокомментировала Смоляна.-Хлеб бессилен преодолеть
Девочка провела рукавичками по щекам и низко опустила голову, закутанную шалью. Неужели она заплакала?
– И тем не менее пересыл хлеба на относительно малые временные расстояния возможен. . .
– объясняла Смоляна.
– Девочки. . . Дорогие. ..
– с трудом проговорил .Глаголев.-Можно ее накормить? Что можно сделать? Вы можете, девочки? Я сам - что могу?
– Можно сделать, Иван. Нужно сделать, - отозвались они.
– Хлеб можно передать в золотопленочном контейнере. Золото, дематериализуясь в темпоральном барьере, предохранит хлеб. Он останется цел, понимаете? Не понимаете? У вас есть с собой этот металл, прошложитель? Хоть сколько-нибудь этого металла?
Глаголев понял одно: существует какой-то способ, есть какая-то возможность, это связано с каким-то золотом. Странно... Неважно! Он сунул руку в наружный карман куртки, где валялось его обручальное кольцо, которое он сдернул с пальца тогда, в тот приездный день, которое он опустил туда, передумав выбрасывать. Пальцы его лихорадочно обшаривали карман куртки: табачный мусор, бумажки...
Неужели вывалилось? Есть! Вот оно! Уцепив пальцами кольцо, Ванечка протянул его Смоляне:
– Это годится?
– Годится. Опускайте!
– кивнула та, принимая кольцо в ладонь.
– Ты мое дыхание, клант!
– непонятно сказала Копта, улыбнувшись ему.
– Теперь нужен хлеб, Иван,-сказала вторая.
– Где у вас тут торговое место? Далеко ли? Приобретите там хлеб, приобретите не менее полутора этих объемов, - она жестом указала на то место, где лежал каравай.
– Ребенок никуда не денется, Иван, - успокоила она Глаголева, все время оглядывавшегося на экран.-Девочка тут с самого утра, она не уйдет, ручаюсь вам. Идите же! Хлеб приобретайте на свои средства, Иван, только на свои! Запомните: все - только на свои!
Глаголев был уже в подворотне, у забора, уже выбежал из переулка. Он слегка прихрамывал, то ли подвернув, то ли ударив где-то ногу. Он не замечал боли, просто этот прихром мешал ему бежать быстрее.
– Где тут булочная? Булочная, говорю?
– прохрипел он в лицо какой-то встречной бабке, тяжко дыша, порываясь бежать дальше.
– Дак налево, третий дом. Возле обувного,-ответила та и глядела потом в спину ему в испуге и недоумении.
Слава богу, булочная была открыта (а если бы?) и, слава богу, почти пуста.
За спинами редких покупателей, придирчиво тычащих товар пробными вилками, он как поленьями нагрузил согнутую руку буханками хлеба, уперся в верхнюю буханку подбородком и мимо очереди, нашаривая деньги свободной рукой, устремился к кассе. Ох и видик, должно быть, у него был! Ох и физиономия, наверное, была у Глаголева, коли никто из отстраненных им, отпихнутых, слова не сказал, и кассирша слова не сказала, а про сдачу с трешки услышал он уже на улице.
На обратном пути, у самого забора, Глаголев споткнулся, уронив буханки, и торопливо собрал их, рассовав под обе руки, прижав к бокам.