К новому берегу
Шрифт:
Сдав в починку сапоги, Ян не спешил возвращаться домой, а прошел через центр имения и, обогнув старую водяную мельницу, направился к старинному баронскому кладбищу. За кладбищем Ян свернул с дороги и по узкой тропке, протоптанной в снегу, углубился в рощу. В чаше ее, на пригорке, была небольшая поляна с замшелыми деревянными скамьями и павильончиком для оркестра — летом здесь устраивали деревенские гуляния. С поляны были видны и та дорога, по которой пришел Ян, и другая, огибавшая рощу с севера.
С полчаса Ян в одиночестве прохаживался по роще, тщательно наблюдая за обеими дорогами.
Но вот на тропке показался молодой парень Мартын, дорожный рабочий. Немного погодя пришел пожилой мужчина, батрачивший в соседней волости, — он проделал дальний путь, выйдя из дому еще задолго до рассвета. По другой тропинке, со стороны второй дороги, пришла девушка Зента — прошлым летом она окончила среднюю школу. Скоро к собравшимся присоединился учитель начальной школы и руководитель местного хора Улуп, высокого роста моложавый мужчина с чахоточным румянцем на щеках. Всего собралось восемь человек. Каждый из этих людей представлял какую-нибудь подпольную группу, а Ян Лидум, знавший всех их, руководил партийной организацией всего района. Из присутствовавших только двое — учитель Улуп и Мартын — знали его настоящее имя, для остальных он был известен только как руководитель организации, товарищ Акот.
— Можем начать, — сказал Ян, поздоровавшись с пришедшим после всех молодым парнем, музыкантом оркестра местной пожарной команды; его можно было встретить на всех вечерах с танцами, устраиваемых в округе. — Больше никто не придет.
Они сели рядом, на скамейках справа от павильончика. Один из мужчин стал за караульного и, медленно прохаживаясь по полянке, не спускал глаз с тропинок и обеих дорог, в то же время стараясь не пропустить ни одного слова своих товарищей.
Участники собрания сообщили о положении на местах. Деревенские кулаки с каждым днем все больше и больше наглели. Они спешили стать наследниками прогнанных баронов, занять их место. Организация айзсаргов вбирала в себя активнейшую часть реакционеров и успешно соревновалась с полицией. На шею народа вместо прибалтийского дворянства старались сесть доморощенные господа — в умении эксплуатировать, в гнусности они не отставали от своих предшественников. Самая ценная прослойка народа — революционеры, закаленные в открытых боях, — понесла большие потери и была слишком ослаблена, чтобы в ближайшее время развернуть более широкую деятельность: многие ушли с красными полками в Россию и участвовали теперь в великой борьбе за укрепление молодой Советской власти, а те, кто остался на месте, тысячами гибли в тюрьмах. Интеллигенцию старались отравить ядом дювинизма и всякими националистическими иллюзиями. Прожорливый и ненасытный кулак прочно уселся на грудь народа и душил его, убежденный в том, что нет такой силы, которая может его прогнать и уничтожить.
— Трудно что-нибудь сделать при таких обстоятельствах, — сказал музыкант. — Товарищи начинают терять веру в успех борьбы. Та малость, которую нам удается осуществить, несоразмерна с жертвами. Ничего мы не добьемся, только злим своих противников, а на большее мы сейчас не способны. Выловят нас по одному и сгноят в тюрьме.
— А что ты предлагаешь? — спросил Ян Лидум.
— Надо сохранить оставшиеся силы, — ответил парень. — Вы сами видите, что сейчас слишком неблагоприятное время для активной борьбы. Если мы будем продолжать борьбу, то все погибнем. Но через несколько лет обстоятельства могут измениться; народ убедится, какое ужасное ярмо приготовила для него национальная буржуазия, настроение масс станет революционным, — тогда понадобится партийный актив, чтобы руководить борьбой и довести массы до победы. Надо подождать — вот самое разумное.
— За такую услугу ты можешь получить от буржуазного правительства орден, — сказал Ян. — Того, что ты нам предлагаешь, больше всего добиваются наши враги. Допустить, чтобы у рабочего пропала вера в необходимость борьбы, в возможность победы, жалобно вздыхать, сложить оружие и сдаться, признать, что наши враги непобедимы… Дорогой товарищ, да что ты говоришь? Именно теперь, когда положение самое трудное, когда даже иной член партии начинает терять веру в победу революции, нам надо делать все, чтобы в сердцах людей не погасло пламя борьбы. Большими и малыми делами мы должны ежедневно доказывать, что есть сила, которая продолжает расти и зреть в недрах народа, что у рабочего класса всегда жива его великая цель и борьба кончится только тогда, когда будет одержана окончательная победа. В огромном море лжи должен гореть и пламенеть наш маяк правды, его яркие лучи — проливать свет на каждую гнусность, на каждое преступление угнетателей. Это ускорит пробуждение классового самосознания масс, ускорит рост новых отрядов борцов.
— Товарищ Акот прав, — заговорил учитель Улуп. — Не замолкнуть и сдаться, а собрать все силы для более напряженной работы, для более острой борьбы — вот что нужно.
— С дезертирами нам не по пути! — страстно воскликнула Зента. — Кто бросает товарищей на поле боя, тот предатель, и партия должна судить его.
— Я совсем не собираюсь дезертировать, — смущенно оправдывался музыкант. — Я только рассказал, какое настроение начинает появляться у некоторых товарищей. Что касается меня, — я буду действовать, как решит организация.
Ян взглянул на учителя.
— Товарищ Яков, тебе придется поработать с этими товарищами, — сказал он. — Освети им правильно создавшееся положение и задачи нашей партии. Когда они освободятся от этой куриной слепоты, им будет стыдно вспоминать о своих теперешних настроениях.
— Хорошо, товарищ Акот, — сказал учитель. — Я это сделаю.
Слово взял Мартын.
— Айзсарги издеваются и всячески угнетают простых людей. Мы это переносим стиснув зубы, а наши враги думают, что мы их боимся и только поэтому молчим. Местный начальник айзсаргов Олинь — настоящая кровожадная собака — до потери сознания избил позавчера какого-то пожилого человека на дороге только потому, что тот не поклонился ему. Если организация одобрит, я готов хоть через неделю уничтожить Олиня.
— Организация не может с этим согласиться, — ответил Ян. — Индивидуальный террор — не наш метод.
— Но проучить этого мерзавца все же следовало бы, — заговорил пожилой батрак, пришедший на сходку из соседней волости. — Если такую подлость оставить безнаказанной, их бесчинству не будет конца. Если уж нельзя застрелить, то как следует поколотить обязательно надо.
Этот вопрос вызвал горячие споры. Авторитет Яна Лидума был настолько велик, что участники сходки в конце концов согласились с его предложением постращать Олиня, но от террористических актов воздержаться.
В этот день на сходке решали вопросы о подготовке к празднику Первого мая, о том, каким путем привлечь к подпольной работе новых товарищей. Затем подпольщики бесшумно, по одному и по двое, разошлись.
В роще остались лишь Ян Лидум и молодой рабочий с паровой мельницы, которая находилась километрах в двенадцати отсюда. Он только несколько месяцев тому назад вернулся из Советского Союза, где воевал в рядах латышских стрелковых полков против белогвардейцев и интервентов.
— Товарищ Акот, мне надо поговорить с тобой… — начал он, когда остальные уже разошлись. — Нужен совет.
— Я слушаю, товарищ Лаунаг, — ответил Ян.
Лаунаг (это была подпольная кличка рабочего с мельницы) подошел вплотную к Яну и заговорил вполголоса:
— Я, как дурак, приехал сюда, в Латвию, думал, что здесь меня ждут не дождутся. Тьфу! Задыхаюсь. Разве это жизнь? Если бы еще можно было сотворить что-нибудь такое, что принесло бы пользу рабочему делу, тогда бы другая статья, а такое положение мне осточертело. Не лучше ли вернуться в Россию и помогать строить там государство трудящихся? Я совсем одинок, никого близких нет. Здесь от меня пользы мало, а там…