К новому берегу

Добравшись до опушки леса, где большак круто поворачивал направо, Ильза Лидум остановилась и в последний раз окинула взглядом окрестность. Равнина эта, окаймленная дугой большого Змеиного болота и старым Аурским бором, темневшим на горизонте подобно гигантскому частоколу, не была ни родиной Ильзы, ни вообще чем-то близким, своим. И все же какая-то странная, теплая грусть наполнила ее сердце, когда она оглянулась на эту бесконечно знакомую картину: как бы там ни было, а шесть лет своей двадцатипятилетней жизни она провела здесь. Никакие счастливые воспоминания не связывали ее с этими местами — тяжелая работа, горькие разочарования, унижения… и тихая, робкая надежда, которую человек лелеет в глубине души, — вот и все. Но сейчас Ильза никак не могла оторваться от этого маленького мирка и вглядывалась в него с таким напряжением, будто хотела целиком вобрать в себя. Шесть лет… А вот сегодня она уйдет и никогда не вернется в эти места. И жизнь здесь потечет по-прежнему: будет шуметь на ветру Аурский бор, летними вечерами над Змеиным болотом стелиться туман, большие и малые страсти будут тревожить людей, оставшихся там, в серых домах, но никому из них не будет дела до Ильзы. Разве только сплетницы иногда вспомнят молодую батрачку да по вечерам посудачат о ней старухи.

«Живите себе… — мысленно сказала Ильза оставшимся. — Мне от вас ничего не надо и не понадобится никогда».

Она вздохнула, выпрямилась и, больше не оглядываясь, вошла в лес, волоча маленькие санки, на которых среди узлов сидел закутанный в пеструю попону сын Ильзы — пятилетний Артур. Он сладко дремал, прислонив голову к мешку с вещами. Ильза старалась выбрать дорогу поровнее, когда же путь преграждали ухабы и бугры, она замедляла шаг и осторожно, почти на руках, перетаскивала санки через препятствия.

Вскоре мальчик проснулся. Его разбудила сорока, со звонким стрекотанием перелетевшая дорогу. Артур удивленными глазами смотрел кругом и, если что-нибудь привлекало его внимание, спрашивал мать: «Что это, мамуся?»

Пестрый дятел сердито стучал длинным клювом по трухлявому пню.

— Посмотри, какая красивая птичка! — воскликнул Артур.

— Да, Артур, это дятел… — ответила Ильза, оборачиваясь и улыбаясь сыну. — Ножки не мерзнут?

Артур покачал головой и ответил с улыбкой;

— Не мерзнут. А почему дятел живет в лесу? Разве он не боится зверей?

— Здесь нет никаких хищных зверей, — сказала Ильза. — В этом лесу живут только зайчики да козули.

— Козули не кусаются?

— Нет, детка, козули хорошие. Зайчики тоже хорошие.

— И зубов у них нет? — не унимался малыш. — А если встретят волка, как они спасутся от него?

— У них быстрые ноги. Они убегут, и волку их не поймать. Не хочешь ли покушать?

— Хочу. Дай хлебушка.

Ильза на минутку остановилась, достала из мешка хлеб и отломила кусочек.

— Бери хлебушек в ручки.

Артур взял хлеб обеими ручонками, откусил и стал жадно жевать. На некоторое время Ильза избавилась от его вопросов. Задумавшись, она тащила санки, все дальше углубляясь в лес. По обеим сторонам дороги стояли старые ели, ветви их сгибались под тяжестью снега, а внизу, на дороге, царил синеватый холодный сумрак. И такая тишина стояла в этом лесу, что было слышно, как падает в мягкий снег оторвавшаяся от ветки шишка, как бегает по стволу дерева маленькая красногрудая пташка. Шаги Ильзы и однообразный скрип полозьев казались в этом царстве тишины пронзительно громкими.

Через несколько километров чаща поредела, ее сменили обширные заросли молодняка. Молодые елочки были чуть повыше человеческого роста, и лучи холодного декабрьского солнца, касаясь земли, заставляли ослепительно сверкать снег. Маленький Артур, сощурив глаза, смотрел, как мать шагает по дороге, перекинув через плечо веревку санок. На ногах у нее сапоги — такие же, как у мужчин, голенища исчезают под зеленой шерстяной юбкой. На матери серое пальто из домотканого сукна, голова окутана белым вязаным платком Бахрома платка покрывает плечи. Когда мать, улыбаясь, оглядывается, ее раскрасневшееся от холода и напряжения лицо с темными бровями, ласковыми голубыми глазами и темной прядью волос на лбу кажется удивительно прекрасным, прямо как у той принцессы из книжки с картинками, которую мать привезла с осенней ярмарки. Нет, мать еще красивее, она самая красивая и лучшая из всех мам в мире, — Артур это твердо знает.

— Куда мы едем, мамуся?

— К дяде Яну, сынок… — ответила Ильза. — У него есть такой же мальчик, как ты. Будете вместе играть.

— А скоро мы приедем к дяде Яну?

— Нет. Нам еще далеко идти.

— А вечером мы поедем домой?

Губы Ильзы сжались, что-то сдавило ей горло, и прошло несколько секунд, пока она опять смогла заговорить.

— Нет, детка, домой мы больше не вернемся.

— Почему не вернемся?

— У нас больше нет дома, сыночек.

— Почему нет?

— Просто так. Ведь не у всех людей есть дом. У нас его тоже нет. Спрячь ручки под одеяло, будет теплее.

— Мне тепло.

И снова они замолчали. Снег скрипел под полозьями. Медленно скользили мимо Артура елки. Скоро молодая поросль кончилась и дорогу с обеих сторон обступила чаща старых деревьев. Вдруг откуда-то из-за поворота послышался нежный высокий звук. Артуру показалось, что это запела красногрудая птичка. Но радостный звук все усиливался — теперь это был уже не одинокий звук, а хор звонких, веселых голосов; каждый из них старался петь громче другого.

На дороге, шагах в двадцати от них, показалась упряжка, разукрашенная гирляндами из брусничника и бумажными флажками, за ней другая, третья, четвертая… целый обоз. На оглоблях висели колокольчики, на уздечках — бубенцы. В разукрашенных санях по двое, по трое сидели люди.

Ильза оттащила санки к обочине дороги, а сама отступила в сугроб.

Это был свадебный поезд. Наследник усадьбы Сурумы — Антон Пацеплис — с молодой женой Линой, дочерью богатея Мелдера, возвращались из церкви, где их только что обвенчал пастор Рейнхарт. Антон Пацеплис — плечистый и статный светлоусый мужчина, недавно отпраздновавший тридцатилетие, — важно сидел в санях рядом с молодой женой. Лина Мелдер не могла похвастаться ни стройностью, ни красотой, но отец ее был одним из самых богатых людей волости, а Лина — его единственной дочерью. Нетрудно представить, какое она получила приданое.

С миртовым венком поверх фаты, с застывшей смущенной улыбкой сидела она в санях посаженого отца, богатого Кикрейзиса. Молодой муж заглядывал ей в глаза и весело улыбался, и что-то похожее на насмешку мелькало в его взоре. С других саней раздавались звонкие голоса, задорные выкрики и визг девушек; только гости постарше сидели в санях степенно и прямо, будто аршин проглотили.

Когда сани молодой четы поравнялись с Ильзой Лидум, стоявшей по колени в снегу, гнедой Кикрейзиса испугался и, тревожно зафыркав, остановился. Вслед за ним остановился и весь поезд. Заиндевелая морда лошади коснулась шеи Лины. Она вскрикнула и испуганно втянула голову в плечи.