Семья Зитаров. Том 2

Шесть семейств со своими пожитками набилось в маленький товарный вагон. Двадцати странникам предстояло проделать длинный путь в несколько тысяч километров по необозримым российским просторам. Среди пассажиров были курземцы с берегов Абавы, двое с литовской границы, несколько рижан и жители вндземского побережья. В дождливый октябрьский вечер они сошлись в этой тесной теплушке.

В обоих концах вагона были устроены в два яруса нары. Под ними все заложено тюками, мешками, ящиками и чемоданами беженцев; посреди вагона — чугунная печурка.

Зитары заняли одну из верхних нар. Эльза устроилась у окна, второе окно отвоевал Эрнест; остальные разместились посередине. У верхних нар были свои преимущества: там светлее, можно любоваться на мелькавшие за окном поля, луга, и вся семьи чувствовала себя до некоторой степени обособленно. К тому же здесь не дуло от дверей.

Валтериене и Сармите устроились внизу, под нарами Зитаров. Там всегда царил полумрак, всегда что-то беспокоило, ворочалось и толкало, и в продолжение всего долгого пути человек чувствовал, что и он всем мешает. Рядом с Валтерами расположился какой-то одинокий старичок из Бауски и самый состоятельный человек в вагоне — Блукис. Он подъехал к станции на извозчике, как барин, — в черном пальто с каракулевым воротником и с двумя солидными чемоданами. Он единственный из всех пассажиров всю дорогу пробыл при галстуке, крахмальном воротничке и аккуратно через день брился. Когда все перезнакомились и разговорились, выяснилось, что Блукис занимался скупкой скота и всякими другими спекуляциями. У него водились деньжонки; он надеялся и на чужбине заняться выгодными делами. Ему могло быть лет сорок пять. Черные усы, круглое краснощекое лицо, массивная золотая цепь, растянувшаяся по животу, — все это резко отличало скототорговца от окружавших его полуразоренных людей: Но он, казалось, не замечал этого и старался ладить со спутниками.

В другом конце вагона пристроилась большая семья курземцев и две одинокие пары. Их нежные отношения походили на воркование голубков, и это служило постоянным поводом для шуток. Одна пара была уже средних лет, другая — совсем молодые люди. Были ли они женаты, этого никто так и не выяснил, но поведение молодой пары явно доказывало, что это их медовый месяц. Они целовались на глазах у всех, ведь не может же человек, обуреваемый такими чувствами, ждать несколько недель, пока представится возможность целоваться наедине. Вначале соседи зубоскалили, но скоро привыкли, так же как привыкли ко многому другому, что в нормальных условиях казалось бы невозможным и неприличным.

Сжатые, словно сельди в бочке, потерявшие родину и не знающие, что их ожидает в конце пути, — таковы были они, эти двадцать различных людей. Но нельзя сказать, чтобы они казались слишком подавленными и мрачными. Самым грустным был их первый вечер. Когда поезд тронулся и беженцы поняли, что они покидают родину, каждый горько задумался, осознавая всю огромность потери; он представил себе неизвестное, что ждет его впереди. Послышались вздохи, в темных уголках раздалось сдерживаемое всхлипывание. Только дети: не горевали, их радовала монотонная песня колес. Для них начиналось долгожданное, интересное приключение.

Утром беженцы прибыли в Валку. Пасмурный, дождливый день, мокрые люди на перроне, несколько арестантских вагонов с решетчатыми окнами… И опять гудит паровоз, звенят, сталкиваясь, вагонные буфера и эшелон катится дальше. На станциях еще изредка слышится латышская речь, затем она звучит все реже и реже и наконец исчезает совсем. Вместе с ней исчезли латышские усадьбы и поселки. Теперь за окнами мелькали бедные деревни с полуобвалившимися, замшелыми избенками. По грязной дороге брели крестьяне в лаптях. Лапоть, символ нищеты, властитель бескрайних просторов России от Пинских болот до Урала! Но не дальше. За Урал, как утверждает Мамин-Сибиряк, лапоть не осмелился шагнуть, потому что гордый, энергичный сибиряк не пустил его на свою землю.

Очень однообразно такое путешествие, несмотря на пестрое мелькание городов, рек, озер, Вначале еще привлекают внимание какие-то монастырские купола, колокольни, а потом человек уже не в состоянии воспринять всю огромную массу впечатлений и равнодушно взирает на незнакомые места. Хорошо, если у него, есть какие-нибудь обязанности, какие-то повседневные дела. Впрочем, в этом у беженцев недостатка не было. Несколько раз в день приходилось доставать на станциях кипяток и пополнять запас дров. У каждой большой станции стояли поленницы дров, и, когда эшелон останавливался, из всех вагонов выбегали мужчины и спешили захватить по нескольку поленьев. В вагон; где ехали Зитары, натаскали столько дров, что их хватило бы на всю неделю. Дрова складывали под нарами и вокруг печурки. Во время движения поезда большие поленья пилили на короткие чурки. Топку печки поручили более пожилым мужчинам, которые не участвовали в добывании дров. Лучшим добытчиком топлива считался Эрнест Зитар. Как бы зорко железнодорожники ни охраняли поленницы, он всегда умудрялся выхватить у них из-под самого носа несколько плах. Но он не ограничивался только дровами, и это уже было хуже. Под Псковом парень чуть было не попался. Он «нечаянно» вместо полена схватил большой кусок брезента, которым был накрыт приготовленный к отправке груз. Несмотря на то, что брезент никак не мог служить топливом, Эрнест свернул его и спрятал в вагоне. Кражу скоро обнаружили. Сторожа подняли шум, и неизвестно, как обернулось бы для Эрнеста дело, если бы поезд не тронулся. В такое время, когда все мешалось и рушилось, поведение Эрнеста никого не удивило. Но вот поезд остановился на следующей станции, и Карл Зитар, к великому возмущению Эрнеста, отдал свернутый брезент дежурному по станции: Это был такой странный поступок, что даже Блукис недоуменно пожал плечами.

Каждая семья наметила: себе конечный пункт своего пути, только у Зитаров и Валтериене с Сармите он был общий — далекий Владивосток. За исключением Блукиса, все ехали по этой дороге впервые, ни у кого там не было знакомых — будущее местожительство выбирали наудачу. Человек приходил в эвакуационное бюро записаться на отъезд. Там спрашивали, куда его направить, и он, мало разбираясь в географии громадной страны и не зная ничего об условиях жизни в той или иной местности, наугад называл первый попавшийся город.

Самый короткий путь избрала молодая парочка — они собирались сойти в Перми. Пожилая пара записалась на Омск, семейство курземцев — в Красноярск, с тем, чтобы оттуда направиться в латышскую колонию под Минусинском; старик, живший прежде на литовской границе, надеялся найти хорошую жизнь в Семипалатинске, а Блукис ехал в Иркутск. Столь же разнообразны были конечные пункты и у пассажиров остальных вагонов.

Когда волею обстоятельств незнакомые люди живут вместе несколько недель и среди них находится такой неумолчный говорун, как Блукис, то на скуку жаловаться не приходится. День-два еще проходят сравнительно тихо, пока едущие привыкают к обстановке, знакомятся друг с другом. Затем уже складываются группы. Молодежь находит товарищей среди молодых, старики — среди пожилых, «тонкие натуры» постепенно тоже организуют особый кружок. У каждой группы свои интересы, в ней достигнуто взаимопонимание, и она держится обособленно от других.

У каждого свой угол в этом доме на колесах, но человек не в состоянии пролежать всю дорогу. Днем нужно немного размяться, спуститься с нар, проведать соседей, принять гостей в своем уголке.

Янка на каждой станции выскакивал из вагона и спешил осмотреть все достопримечательности. Нередко он уходил слишком далеко и не успевал на ходу поезда вскочить в свой вагон; ему случалось часто ехать в чужих вагонах или на тормозной площадке, к великому волнению матери, считавшей его уже отставшим.