К полюсу!
Шрифт:
— Я как раз занимаюсь вопросами дрейфа, — ответил Попов. — Объяснений этой аномалии у меня нет. Но скоро дрейф станет попутным. Вот сейчас ветер заходит на запад, еще немного подвернет и станет южным. Станет вашим помощником.
Ветер южным пока не стал. Вечером 11 апреля в полевой дневник дежурный записал координаты лагеря: 80°51' с. ш., 156°50' в. д. и координаты СП-24, переданные Склокиным: 80°47' с. ш., 147° в. д. Это значило, что после обеда мы прошли широту жилой льдины.
Считалось, что, возможно, мы зайдем в гости к полярникам — они были всего в 160 километрах от нас, однако уже 31 марта мы радировали: «Выход на СП реален, но нецелесообразен с точки зрения достижения полюса, которое отодвинется
О радиосвязи. Когда беру в руки микрофон радиостанции, я никогда не думаю о том, что меня слушают десятки чужих людей, что наши переговоры с базами и Москвой записываются на множество магнитофонов. Иногда Лабутин меня одергивает: «Нас слышат», а я отвечаю: «Пусть». Однажды я насмешил весь полярный свет, объявив в эфир: «Сейчас у меня будут секретные переговоры с Лабутиным, прошу всех уйти со связи». Это так мне сказал Лабутин: «Ты насмешил всех», но сам я был уверен, что большинство радиолюбителей после моей просьбы отложили наушники и выключили магнитофоны.
Некоторые слова мы заранее зашифровали: смерть участника, болезнь, человек потерялся; у Лабутина есть система, позволяющая кодировать любые сообщения, но к ней мы пока не прибегали. Когда я надеваю наушники и ставлю на колени нашу «Ледовую», меня не покидает ощущение, что в эфире наши союзники, что им я могу и должен доверять, а они не только сердечно желают нам успеха, но и помогают во всем.
В личный дневник Мельников на днях записал: «Связь — моя трудность и моя радость. Начинаешь работать, и радиостанция жжет руки — они прилипают к ней. Чуть потеряешь бдительность, и губы примерзают к микрофону. Но стоит включить станцию и назвать позывной U0K — Советский Союз, Арктика, Комсомол, как сразу становится теплее. В эфире, кроме наших базовых радистов, уже ждут друзья-радиолюбители, помогающие нам обеспечить надежную связь».
Вот отрывки из радиожурнала Мельникова за 11 и 12 апреля: «Работники Тиксинской гидрометеообсерватории, ведущие исследования в центральном секторе Арктики, хорошо представляют те очень сложные и порой, казалось бы, непреодолимые препятствия, с которыми семеро парней ведут настоящую борьбу. Мы абсолютно уверены в том, что героизм и мужество, постоянно проявляемые вами, обеспечат благополучный исход исторического перехода остров Генриетты — Северный полюс, воспитательную ценность которого трудно переоценить. Ваш поход еще раз со всей яркостью показывает, что и в наши дни есть место подвигу. Коллектив обсерватории принял решение включить в свой состав участников маршрутной группы на период проведения Ленинского коммунистического субботника и отработать за них семь человеко-дней. Просим согласия. Счастливого вам пути. Толстых ровных льдов с северо-западным дрейфом. В. С. Головин».
От Снегирева: «Необходимо подготовить материалы для «Правды» и «Советской России».
Приятно получать радиограммы, но радиосвязь, главным образом передача, становится довольно обременительной. После того как к Рахманову поступила индивидуальная просьба написать материал в газету «Социалистическая индустрия», раздраженный штурман записал в дневник: «Вечером из-за связи ложимся не раньше 23 часов. Все пишут радиограммы в разные газеты, организации и прочее без конца. Так долго продолжаться не может».
Вчера на четвертом послеобеденном переходе подошли к полынье шириной 600 метров. Разделились, чтобы сделать разведку. Шишкарев, Мельников и я отправились налево, остальные направо. Кругом царствовал хаос воды и льда, на пути лежали прихотливые каналы и великанские льдины, словно навороченные какими-то адскими силами. Мы прыгали, карабкались, поддерживали и подстраховывали друг друга, старались как можно быстрее продвигаться на запад, однако справа от себя видели все то же: белую бахрому ломающихся тонких льдинок у берега, мышиного цвета лед
Вернулись из разведки. Решили поставить лагерь и ждать утра. Возможно, придется наладить переправу с лодками, и поэтому мы попросили Лабутина и Склокина, как и в первые два дня пути, работать в аварийном режиме связи.
К вечеру температура понизилась. Лед, покрывающий края разводья, ломался, кусочки его — плитки — лезли одна на другую, и на берегу быстро рос маленький живой вал, при этом раздавался непрерывный и громкий треск.
Красное низкое солнце на севере, черная дымящаяся лента воды и белые, будто фарфоровые, поля представляли собой необыкновенный пейзаж. Однако красный конус палатки, черный столбик мачты антенны из лыжных палок и фигурки людей в синих блестящих пуховках казались не менее необыкновенными. Существовала какая-то очевидная и в то же время удивительная гармония между непознанными дрейфующими льдами и людьми, которые чувствовали себя на них вполне уверенно.
За прошедшие две недели не раз возникал разговор — нужны ли лодки: малютка, весящая 1,7 килограмма, и большая — 12-килограммовая. Все, за исключением Шишкарева, провели в них немало времени в 1972 и 1976 годах. Возможно, именно поэтому глазным противником плавсредств оказался Василий. Его аргументы были такие: ваш опыт относится к прибрежным районам, в центральной части океана весной вполне можно обойтись без лодок. Пири, например, не имел их. И правда, знаменитый американец, подходя к воде, дожидался, когда она замерзнет. Однако его путешествия заканчивались в холодном апреле, мы же придем на полюс в конце мая — на мороз рассчитывать не приходится. Сам Пири писал: «Мы радуемся сильному холоду... повышение температуры и легкий снег всегда означают открытую воду, опасность, задержки». Но могут ли пространства открытой воды, которые трудно обойти, встретиться в открытом океане и долговечны ли они? Исчерпывающего ответа, к сожалению, нет... Интересны свидетельства Пири: «Появление полыней нельзя ни предсказать, ни рассчитать». По пути на север они препятствуют дальнейшему продвижению, на обратном пути могут отрезать путешественника от суши и жизни». Казалось, что полынья, лежащая перед нами, решает спор. Ребята вроде бы единодушны — да, лодки нужны, несли их не зря, но Василий стоит на своем:
— Полынья доказывает, что лодки не нужны.
Действительно, вода замерзает. А будь сейчас потеплее?
Наша стратегия — ежечасное продвижение вперед; на собаках можно делать зигзаги, объезжая препятствия, нам это не под силу. Я не говорю о том, что лодка — существенная мера обеспечения безопасности.
Второго апреля, вспоминая старт экспедиции, Василий сказал мне:
— Когда завис вертолет и ты побежал к нему, я подумал, что ты меня отправишь обратно.
Я удивился:
— Шутишь?
— Нет, Я даже спрятался за ребят, чтобы ты меня не увидел.
Неужели бывает настолько разное восприятие? Мне даже отдаленно не приходила мысль отослать Василия. И сейчас, слушая Шишкарева, я снова, как тогда, поразился; но ничего не поделаешь, только грустно на душе оттого, что люди не всегда хорошо понимают друг друга.
Проклятая полынья! Ты появилась некстати: мы только на 81-м градусе, через три дня сброс, который, по московским планам, должен быть значительно севернее.
Ночью -36°, в 7 утра -28°. Солнце светит сквозь низкую облачность. Собираемся не спеша. Леденев и Хмелевский отправились на разведку по нашим вчерашним следам — всем кажется, что на западе берега сдвинулись. Ветерок восточный, посвежел — 5 метров в секунду, лед шуршит. Возле берега толщина льда 6—8 сантиметров.