К повороту стоять!
Шрифт:
– Каблуков, репети: Задробить стрельбу, руль прямо! Машине сбавить обороты, самый малый!
И, не удержавшись, добавил:
– Кричи, братец: британцы поворачивают назад! Наша взяла!
III.«Мы, кажется, встречались?»
«Колдуну» досталось куда сильнее, чем «Стрельцу». Выбравшись за линию ряжей, монитор ввязался в дуэль с «Горгоной» - и попал под перекрестный огонь сразу «Горгоны» и «Циклопа». После чего закономерно огреб то ли пять то ли семь попаданий с малой дистанции, а напоследок – таранный, хоть и пришедшийся вскользь, удар, разворотивший правый борт в районе офицерских кают. Глубины на этом участке были крайне малы; «Колдун» сел на дно так, что, вода покрыла палубу на три фута. Некоторые спасались на мостике; туда переправили, в первую очередь, раненых и контуженных. Остальные стояли на палубе, кто по грудь, кто по пояс в апрельской ледяной воде. Всего из сотни человек команды в живых осталось не более семидесяти; чудо еще, что за полтора часа ожидания холод не собрал еще более обильного урожая жертв. Коченеющие в неласковой балтийской водичке люди пытались согреть друг друга, двигались, толкались, тормошили соседей, стараясь расшевелить тех, кто уже готов был сдаться. Здесь был и командир «Колдуна», капитан-лейтенант Веселаго, уступивший место на башне раненым. Он объяснял, как уберечься от смерти в ледяной купели, заставлял бороться за жизнь тех, кто уже потерял надежду на спасение. И, как подобает командиру корабля, последним поднялся на борт подоспевшего «Стрельца».
Они успели в последний момент – с веста развело волну, и люди, держались из последних сил. Сережа прикрыл «Колдуна» от волн корпусом своего монитора, и матросы из боцманской команды, натасканные на тяжелые авральные работы при любой погоде, принялись гроздьями выдергивать скорчившихся от холода людей на палубу. Принесли одеяла, бушлаты, офицерские шинели; закоченевших «колдунцев» спускали в низы, к кочегаркам, отогревали возле пышущих жаром топок.
С верхотуры башни Сережа видел, как тают за горизонтом дымы британской эскадры. Сердце его переполнял восторг – несмотря на тела погибших в кают-компании, на вид полузатопленного «Колдуна» и повреждения самого «Стрельца». Победа, победа - не уступающая тем, что одержаны в просторах Индийского океана, в узостях Босфора его однокашниками Карлушей Греве и Венечкой Остелецким! Два новейших британских монитора разменяны на один, допотопной конструкции, который, к тому же, можно поднять и отремонтировать. Да ведь это первый – самый первый! – бой русских броненосных кораблей с броненосным же противником, да какой бой! Больше десятка кораблей с обеих сторон, береговые батареи, открытое море! Ну, положим, назвать Северный пролив открытым морем значит сильно погрешить против истины, но все же, не пресноводная канава вроде какой-нибудь там Миссисипи, где сражались между собой речные броненосцы конфедератов и северян-аболиционистов. Этот бой шел по всем правилам военно-морского искусства, с применением самых современных средств: стальных казнозарядных орудий, револьверных пушек-картечниц, таранов. Потери тоже впечатляли – в сумме три боевые единицы выведены из строя, да и другим, надо полагать, крепко попало…
Мичман спохватился – пусть в мыслях, но он обидел «Стрельца», обозвал его допотопным старьем. А ведь тот честно прикрывал их своей броней от британских калибров, отвечал из своих девятидюймовок! Сереже сделалось стыдно перед старичком-монитором, будто он зазря, походя, ради красного словца, обидел седого ветерана, не кланявшегося пулям, когда он пешком под стол ходил… Мичман похлопал рукой по броне, и ладонь наткнулась на глубокую вмятину. На миг показалось – или это разыгралось слишком уж пылкое воображение?
– что монитор едва слышно проворчал: «Ладно уж, что с вас, молодых взять, прощаю на первый раз…»
– Да, крепко досталось нашим старичкам!
Сережа обернулся, смущенный тем, что кто-то стал свидетелем его душевного порыва. Перед ним стоял мужчина немного за тридцать; шинель не по росту, видимо, принадлежащая кому-то из офицеров «Стрельца», накинута на плечи, поверх матросской нательной рубахи нового образца, в синюю полоску, что совсем недавно введены на флоте. Офицерские брюки явно были длинны нынешнему владельцу, и тот аккуратно их подвернул.
Гость, перехватил взгляд мичмана:
– Спасибо вашим сослуживцам, мичман, приодели, как могли. Вид у меня непрезентабельный, но спасенному из пучины морской простительно-с...
Сережа вспомнил про свой заляпанный кровью и разодранный на спине сюртук.
– Позвольте представиться, капитан-лейтенант Веселаго-первый. Искренне признателен вам за спасение команды и меня, грешного!
Сережа замялся. Он, конечно, знал Веселаго – по службе, как и других командиров судов. Но было еще что-то – забытое, из далекого детства…
– Особо позвольте поблагодарить за заботу о нижних чинах, - продолжал меж тем капитан-лейтенант.
– Ваш баталер, храни его Никола-угодник, не поскупился: выделил три полные ендовы хлебного вина. Сейчас сидят по низам да кочегаркам, отогреваются, страдальцы. Еще полчаса, мичман, и люди не выдержали бы, а тут еще волна разошлась, ну ее к шуту! Вестового моего, Аггея, едва за борт не смыло, едва успел за рукав моей шинели схватиться, да так и оторвал по шву!
И тут Сережа вспомнил.
– Простите, мы ведь с вами, кажется, встречались?
Веселаго осекся и посмотрел на собеседника с недоумением..
– Ну, разумеется, мичман, и не раз. Да вот хоть осенью, в Гельсингфорсе…
– Нет, раньше! – мотнул головой Сережа. Улыбка у него расползлась чуть не до ушей, совершенно по-детски. – Вы, наверное, не помните, я с маменькой был в Кронштадте, на экскурсии, вы тогда на нашем «Стрельце» служили. Все нам показывали и объясняли! Мне девять лет всего было… - поспешно добавил он. – Вы еще матушку попросили меня не ругать, когда я сказал глупую шутку...
– Как же, припоминаю! – улыбнулся в ответ капитан-лейтенант. Сережа отметил, что улыбка вышла несколько вымученный, уголок рта у него отчетливо дергался. – Насчет коробки с леденцами? Я пересказал ее в кают-компании, так потом на столе долго стояла большая жестянка наилучшего монпансье «Жорж Борман»: старший офицер самолично гонял буфетчика за ним на Невский, к Филиппову [32] . Так вы, стало быть, закончили Корпус и теперь на «Стрельце»? Вот как жизнь-то порой оборачивается!
32
Владелец знаменитой сети хлебопекарен и кондитерских лавок в Москве и Санкт-Петербурге.
Веселаго, ни с того ни с сего, принялся потирать ладони, нервно передергивая плечами и озираясь.
– А не в родстве ли вы с Феодосием Федоровичем? – нашелся Сережа. – Приходилось в Корпусе изучать его труды по истории флота…
Он имел в виду генерала флота Веселаго, военно-морского историка и крупного чиновника Адмиралтейства.
– Разве что в дальнем. – отозвался командир «Колдуна». Ладони он спрятал под мышки, укутываясь в шинель, уголок рта продолжал дергаться.
– Веселаго спокон веку на флоте: батюшка мой, царствие ему небесное, Осип Иваныч, до вице-адмиралов дослужился, другой наш родич, Егор Власьевич Веселаго, при Александре Благословенном был капитан-командором и Георгиевским кавалером. Вот и мой троюродный кузен, Миша Веселаго, командует яхтой «Стрельна» - знаете, колесная посудина постройки аж пятьдесят шестого года. Как объявили о войне с Англией, Миша сейчас к начальству с рапортом: не хочу, мол, позориться, враг на пороге, а я на придворной посудине отсиживаюсь!
– И что, добился перевода?
– поинтересовался Сережа.
– Как бы, не так! – нервно хохотнул Веселаго. – На «Стрельну» воткнули старую девятифунтовку Обуховского завода, в дополнение к двум ее собственным пукалкам, годным разве что для салютов, и перевели в разведочные и посыльные суда. А Мишка и рад: лихая, говорит, будет служба!
Веселаго-первый говорил быстро, сбиваясь и проглатывая слова. Сережа заставил себя не смотреть на его руки, судорожно тискающие полы шинели. «Нервы… оно и неудивительно, после такого-то. Надо распорядиться, чтобы ему коньяку плеснули, что ли…»