К своей звезде
Шрифт:
– Опять ты меня, как слепого кутенка, Сергей Петрович, – сказал Волков, когда они вышли из дома.
Когда Волкова назначали командиром полка, ему казалось, что Новиков не спускает с него глаз. Любое безобидное замечание замполита он воспринимал с нарастающим раздражением. И Новиков вдруг исчез из его поля зрения, словно почувствовал, что при таком повышенном напряжении полюса необходимо развести, иначе ударит молния. Он занимался своими делами, почти не попадая на глаза Волкову.
Но Волков пришел к нему сам. Жизнь заставила. Месяц назад командир полка по просьбе директора асфальтового завода на несколько дней послал к нему в порядке взаимовыручки десять солдат. С машинами. Рассчитывался директор асфальтом,
– Выход один, – сказал замполит, – заслушаем тебя на заседании парткома, объявим взыскание и о решении проинформируем городской комитет партии. За один грех дважды не наказывают. Это будет и честно, и принципиально…
Сдружило их окончательно чрезвычайное происшествие. Случилось оно в день торжественного собрания, проходившего в городском Доме культуры. Ноябрь в тот год был холодным, неожиданно ударили морозы. Водитель командирского автомобиля, чтобы скоротать ожидание, заснул в машине, не выключив двигателя. Машина стояла на ветру, и выхлопные газы задувало в салон. Парень надышался ими и в бессознательном состоянии был доставлен в госпиталь. И хотя жизнь ему сумели спасти, над Волковым нависла угроза освобождения от занимаемой должности. Говорили, что был уже заготовлен проект приказа.
Новиков тогда дважды ездил на прием к командующему. Один раз сам, вторым заходом – с Чижом. Снятие с должности заменили двумя выговорами: командиру и замполиту.
…Волков уже не представлял своей работы без Новикова. Во всех делах он для него был как вторая совесть. Во всем они находили общий язык. Одно мучило обоих – Чиж. Впервые они схлестнулись из-за него, когда полк начал пересаживаться на новые самолеты. Новиков настаивал, чтобы Чиж с одной из групп побывал в центре переучивания, изучил матчасть нового самолета, познакомился с его пилотажными качествами, посмотрел машину в боевом применении.
Волков был уверен, что делать этого не следует.
– На кой черт перегружать старика, если ему уже никогда не летать на этой машине. Вообще не летать!
– Пойми ты, Иван Дмитриевич, ему необходимо чувствовать машину, он же руководит полетами.
– Почувствует здесь. Пусть отдохнет, пока мы в отъезде будем.
– Обидится Павел Иванович.
– Обида пройдет, а здоровье окрепнет.
…Не знал Новиков, сколько невеселых дум передумал Волков, прежде чем принять такое решение. Чижа он любил, специально заходил в Военно-медицинскую академию, где того обследовали, советовался с врачами госпиталя, все в один голос твердили: сердце на опасном пределе. И Волков решил, что Чижа надо исподволь готовить к проводам. Служба в авиации уже ему не по плечу. Хочется того или нет, а каждый вылет в небо – это напряжение для всех. Для летчика и руководителя полетов – наивысшее. И вот подворачивается идеальный повод – передислокация полка.
А Новиков вдруг встал на дыбы. Волков не понимал его, он – Волкова. Непонимание накапливалось, росло, перерождалось в отчуждение, и Волков чувствовал, что в последние дни между ними незаметно образовалась стеклянная перегородка: видеть друг друга видят, а услышать не могут.
Сидя сейчас в вертолете с санитарной сумкой через плечо, Волков верил, что, если Новиков живой, эту стеклянную стену они одолеют.
Когда Новиков понял, что двигатель не запустить, и повернул самолет к болотной плешине, он зримо почувствовал притяжение земли. Самолет терял опору и начинал валиться. Даже не секунды, мгновения понадобились летчику, чтобы в комплексе оценить обстановку и принять единственно верное решение. Он резко взял ручку от себя и заставил самолет не просто падать, а падать правильно. С каждой секундой земля приближалась, а когда понеслась ему навстречу с угрожающей быстротой, Новиков начал вписывать разогнавшийся самолет в ту невидимую глиссаду, которую он начертил в пространстве и угадывал теперь лишь девятым чувством, имеющимся, наверное, у каждого опытного летчика.
«Шасси!» – мелькнула привычная мысль, но ее тут же догнала следующая: «Нельзя!» Земля надвигалась непривычно безликая, без спасительной бетонки, без приводов, без четкой разметки – бурая смесь пожухлых камышей со ржавыми пятнами заводей.
Новиков безошибочно почувствовал момент касания. Самолет сглиссировал, вспахивая заросшее болото, разбрасывая во все стороны перемешанную с водорослями грязь. Перепуганная утиная стая темным косяком долго кружила над насиженным плесом, никак не решаясь приблизиться к месту вторжения непрошеного гостя, ошалело тявкало воронье, кричали сороки…
Новиков уже не сомневался, что напоролся на, птичью стаю. Но какого дьявола их так высоко занесло? И почему отказала радиостанция? Почему вырубились сразу почти все системы? «Почему? Почему? Почему?»… Сколько их – этих «почему»?
Он закрыл глаза и судорожно вздохнул. Ему еще предстояло поверить, что самое ужасное позади. Он осторожно, насколько позволяла кабина, подтянул к груди одну ногу, затем другую. Боли не было. Подвигал плечами, повертел кисти рук – все в порядке. Никто не поверит. Десятки тонн безжизненного металла! А шлепнулся вполне прилично.
Освободившись от привязных ремней, Новиков открыл «фонарь» и встал на сиденье истребителя. След от приземления, то бишь приводнения, уже затянуло ржавой водой. И без того закамуфлированный самолет был захлестан липкими водорослями, осокой и еще черт знает чем. Фюзеляж почти до самых крыльев зарылся в грязь, вытащить самолет из этого болота будет не просто. С высоты оно казалось мизерным, а вот теперь, из кабины шлепнувшегося самолета, Новиков едва угадывал, где могут быть его границы. И самое печальное – если начнут искать, то искать будут совсем не здесь. Эта территория наверняка за пределами зоны пилотажа.
Покинуть самолет и продираться через болото было бы полным безумием. Оставаться до конца здесь? Если не успеют комары да мошки сожрать живьем, все будет в норме. Не сегодня, так завтра – все равно найдут. Прочешут каждый квадратик и найдут.
Раздавив на щеке тяжелого комара, Новиков снова опустился на сиденье и закрыл «фонарь». Насекомые уже успели заселить и это пространство. Ну что ж, пусть живут.
Он широко зевнул. До боли в затылке. По телу прошелся озноб, и сразу навалилась сонливость. Новиков не стал сопротивляться. То нечеловеческое напряжение воли, благодаря которому он не допустил в аварийной ситуации ни единой ошибки, требовало теперь от организма своеобразной компенсации.
Сон был крепкий и освежающий. Он даже не чувствовал комариных укусов. Напившись человеческой крови, разбухшие, они тяжело тыкались в запотевающий колпак «фонаря» кабины.
Упавший в болото самолет с высоты можно было угадать лишь по четкому профилю задранного к небу хвоста. Передняя часть и левое крыло почти не просматривались, зато правая плоскость выделялась как посадочный «пенек». Прозрачный сумрак северной ночи тускло отражался в колпаке кабины.
До земли оставалось несколько метров, и Волков увидел в кабине неподвижную фигуру Новикова. Голова его была склонена набок, глаза закрыты. Лицо летчика показалось Волкову безжизненно бледным, и внутри у него что-то оборвалось, похолодело.