К востоку от Эдема

Стейнбек Джон Эрнст

— Я — Кейл Траск, — сказал он и тут же почувствовал, что чаша весов качнулась в его сторону. Хотя она и виду не подала, Кейл понял, что берет верх в поединке, а мать вынуждена защищаться.

Она пристально вглядывалась в подростка, изучая каждую его черточку. Полузабытое лицо Карла вдруг встало перед ее внутренним взором. «Ну-ка, Пойдем!»— кинула она, повернулась и осторожно, чтобы не угодить в грязь, пошла по краю дорожки.

Поколебавшись секунду, Кейл последовал за ней и взошел по ступеням. Он хорошо помнил темное зальце, но дальше не был. Кейт повела

его коридором к себе. Проходя мимо кухни, она крикнула в открытую дверь: «Чаю, две чашки!»

В комнате Кейт, казалось, совсем забыла про него. Не снимая перчаток, дергая за рукава непослушными пальцами, она сняла пальто. Потом подошла к двери, прорубленной в дальней стене, вдоль которой стояла ее кровать, и скрылась в пристройке.

— Иди сюда! — позвала она. — И захвати стул.

Кейл очутился в какой-то каморе без окон, с голыми темно-серыми стенами. Пол устилал пушистый ковер, тоже серый. Из мебели тут стояло только огромное кресло с множеством серых шелковых подушек, небольшой стол с наклонной крышкой и напольная лампа с низким абажуром. По-прежнему не снимая перчаток, Кейт неловко, словно у нее была искусственная рука, зажала шнурок глубоко между большим и указательным пальцами и зажгла лампу.

— Закрой дверь! — приказала Кейт.

Лампа бросала яркий кружок света на стол, но остальная комната едва освещалась. Серые стены словно поглощали свет. Кейт долго устраивалась в кресле среди подушек, потом начала осторожно стягивать перчатки. Пальцы на обеих руках у нее были забинтованы.

— Чего уставился! Артрит это, — зло бросила она. Хочется взглянуть, да? — Она размотала пропитавшуюся мазью повязку и поднесла скрюченный указательный палец к свету. — Вот, полюбуйся! Это и есть артрит. — Она тихонько застонала, бережно обматывая палец бинтом. — Боже мой, до чего болят в перчатках! — вырвалось у нее. Садись, чего стоишь.

Кейл присел на краешек стула.

— Смотри, у тебя, наверное, тоже артрит будет, сказала Кейт. — У моей двоюродной бабки был и у матери начинался… — Она осеклась. В комнате воцарилась мертвая тишина. Потом в дверь тихонько постучали.

— Это ты, Джо? — отозвалась она. — Оставь подкос. Ты что, оглох?

Из-за двери что-то промычали. Ровным голосом Кейт отдавала распоряжения:

— В гостиной намусорили, подмети. Анна опять не прибрала у себя в комнате. Предупреди ее еще раз, скажи, что это последний. Ева чересчур умничала вчера вечером. Впрочем, я сама с ней поговорю… Да, вот еще что, Джо. Скажи поварихе, если она опять приготовит на этой неделе морковь, пусть собирает вещи. Ты меня слышишь? Мычание из-за двери повторилось.

— Все, иди! — приказала она. — Хуже свиней! — в сердцах вырвалось у нее. — Дай им волю, как в хлеву будут жить… Принеси-ка поднос из той комнаты.

Когда Кейл открыл дверь, в спальне уже никого не было. Он принес поднос и осторожно поставил его на крышку стола. Поднос был большой, серебряный, на нем стояли оловянный чайник, две чашки тонкого, как бумажный листок, фарфора, сливки и открытая коробка шоколадных конфет.

— Налей чаю, — сказала Кейт. — У меня

руки болят. Она сунула в рот конфету. — Удивляешься, что я в этой комнатенке устроилась? — продолжала она, проглотив конфету. — Мне от света глаза режет. А здесь я отдыхаю.Заметив, что Кейл украдкой посмотрел на ее глава, повторила тоном, не терпящим возражения: — Мне от света глаза режет… Ты что не пьешь? — спросила она бесцеремонно. — Не хочешь?

— Не хочу, мэм. Я не люблю чай.

Кейт зацепила забинтованными пальцами тоненькую чашку.

— А что же ты хочешь?

— Ничего, мэм.

— Вздумал просто посмотреть на меня?

— Да, мэм.

— Ну и как?

— Обыкновенно.

— Ну и как я выгляжу? — Она бесстыдно улыбнулась, обнажив мелкие острые зубы.

— Нормально.

— Я так и знала, что из тебя слова не вытянешь. Где твой братец?

— В школе, наверное, или дома.

— Какой он?

— Он… он больше на вас похож.

— Правда? Интересно. И он такой же, как я?

— Арон в священники хочет.

— Ну что ж, это в самый раз — с моей внешностью в священники. Духовное лицо такое натворить может. Когда мужчина сюда приходит, он весь настороже, а в церкви раскрывается душа нараспашку.

— У Арона это серьезно.

Кейт подалась вперед, лицо ее оживилось.

— Налей мне еще… Скажи, твой брат — зануда?

— Он хороший.

— Я спрашиваю — зануда?

— Нет, мэм, не зануда.

Кейт откинулась, поднесла чашку к губам.

— А как отец?

— Я не хочу об этом говорить.

— Вот как! Значит, ты его любишь?

— Очень, — сказал Кейл.

Кейт пристально всматривалась в сына. Сердце у нее внезапно сжалось от боли, и по телу пробежала непонятная судорога. Потом она встряхнулась и быстро справилась с собой.

— Возьми конфету.

— Спасибо, мэм… Зачем вы это сделали?

— Что я сделала?

— Зачем выстрелили в отца и бросили нас?

— Это он тебе рассказал?

— Нет, он нам ничего не рассказывал.

Кейт дотронулась одной рукой до другой, но обе отдернулись, как обожженные.

— У твоего отца есть… к нему приходят в гости… ну, девицы или молодые женщины?

— Не приходят, — отвечал Кейл. — Почему вы хотели застрелить его и убежать?

Лицо у Кейт напряглось, рот распрямился в одну линию. Она подняла голову — глаза ее глядели холодно и пусто.

— Ишь ты, как взрослый заговорил, — сказала она. Только вот рассуждаешь, как маленький. Может, тебе лучше пойти поиграть?.. И не забудь сопли утереть.

— Я тоже иногда издеваюсь, над братом. Дразню, даже до слез довожу и вообще. Он даже не понимает, как это у меня получается. Я умнее его, то есть хитрее. Но больше я не буду его обижать, никогда. Противно стало.

Кейт подхватила, словно сама только о том и думала:

— Мои тоже воображали, будто они такие умные. Думали, что насквозь меня видят. А я обманывала их, как хотела, всех обманывала. Особенно когда мне что-нибудь велели сделать. Тут уж я спуску не давала! Да, Карл, что-что, а козни строить я умела.