К востоку от Эдема
Шрифт:
— Меня Кейлеб зовут, а не Карл. Был такой человек, Халев, он в землю Ханаанскую пришел. Мне Ли рассказывал, из Библии это.
— А-а, китаец этот, — протянула Кейт и продолжала свое: — Адам думал, что право на меня имеет. Когда меня в кровь избили, сломали руку, он меня в свой дом принес, ухаживал за мной, с ложечки кормил. Думал припязать меня к себе. И большинство, представь, поддается. Благодарные — они всегда в долгу, а это хуже цепей. Но я не такая, меня никто не удержит. Вот и решила: подожду, выздоровлю, наберусь сил, а потом поминай как звали. Для меня западня еще не сделана. — Она помолчала. Я знала, что он замышляет, и выжидала, когда мой час пробьет.
В сером полумраке комнаты слышалось только ее возбужденное свистящее дыхание.
— Зачем вы в него выстрелили? — снова спросил Кейл.
— Затем, что он не хотел отпускать меня. Я ведь и убить его могла, правда? Только зачем? Мне просто надо было вырваться.
— И вы никогда не жалели, что не остались с нами?
— Жалела? Господь с тобой! Я еще девчонкой умела настоять на своем. Никто не понимал, как это мне удается. Мои-то думали, что чин-чином меня воспитывают. Нет, ничегошеньки они обо мне не знали. Ни одна живая душа не знала. И сейчас не знает. — У Кейт вдруг мелькнула догадка. — Послушай, мы ведь как-никак одной породы. Может, ты весь в меня. Я бы не удивилась.
Кейл встал, заложил руки за спину.
— Скажите, когда вы были маленькая, вы… — он умолк, стараясь найти подходящие слова. — У вас не было такого чувства, будто вам чего-то не хватает? Вот у других это есть, а у вас нет… Ну, вроде все остальные знают какой-то секрет и не хотят с вами поделиться? Вы это не замечали за собой?
Едва он заговорил, лицо у Кейт сделалось непроницаемым, а когда умолк, она окончательно замкнулась в себе. Между ними словно стена выросла.
— Разговорилась ни с того ни с сего! — спохватилась она.
Кейл разнял руки и засунул их в карманы.
— И с кем? С мальчишкой-сопляком. Совсем свихнулась.
Лицо Кейла светилось от возбуждения, глаза широко раскрылись, словно он увидел что-то неожиданное.
— Эй, чего это ты? — сказала она.
Кейл стоял не шелохнувшись, на лбу у него заблестел пот, руки сами сжались в кулаки.
Кейт умела, как ножом, уколоть человека бессмысленной жестокостью.
— Я, может, наградила тебя кое-чем, вроде вот этого… — Усмехнувшись, она выставила вперед скрюченные пальцы. — Но вот если припадки будут, то, извини, это не от меня.
Она глядела на сына лучезарными глазами, предвкушая удовольствие от его растерянности и испуга. Но Кейл заговорил легко и свободно:
— Теперь я пойду. Нечего мне тут больше делать. Ли правильно сказал.
— Что Ли правильно сказал?
— Я боялся, что в вас пошел.
— Конечно.
— Нет, я в себя самого пошел. Не обязательно быть таким, как мать.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю и все. Я только сейчас все сообразил. Если и есть во мне злоба, то это не от вас, а от меня самого.
— Наслушался всякой чепухи у своего китайца. Ты чего так на меня смотришь?
— И совсем вам не режет глаза от света, — сказал Кейл. — Вы просто боитесь и поэтому прячетесь.
— Что?! — вскрикнула Кейт. — Вон отсюда! Убирайся!
— Я и сам уйду, — отвечал Кейл, берясь за ручку двери. — Ненависти у меня к вам нет, но я рад, что вы боитесь.
Кейт хотела крикнуть: «Джо!», но вместо этого у нее вырвалось какое-то карканье.
Кейл толкнул дверь, вышел и захлопнул ее за собой. В гостиной болтали Джо и одна из девиц. Оба слышали частые легкие шаги, но едва они успели поднять головы, как мимо них пронеслась какая-то фигура, выскользнула из комнаты, и тут же громко хлопнула наружная дверь. Потом кто-то спрыгнул с крыльца.
— Что за чертовщина? — удивилась девица.
— Бог его знает, — отвечал Джо. — Мне иной раз незнамо что мерещится.
— Мне тоже, — вздохнула она. — Я тебе говорила, что у Клары истерика была?
— Должно быть, тени от иголки испугалась, — сказал Джо. — Чем меньше знаешь, тем лучше — я так считаю.
— Что верно, то верно, — согласилась девица.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Утопая в подушках, Кейт бессильно откинулась на спинку кресла. Ее била нервная дрожь, по телу ползли мурашки, волосы шевелились на голове.
— Успокойся, — негромко твердила она себе. — Возьми себя в руки. Не обращай внимания. Ни о чем не думай. Сопляк паршивый!
Ей вдруг вспомнился один-единственный человек, который вызывал у нее такой же панический страх и жгучую ненависть. Это был Самюэл Гамильтон — седобородый, румяный, своими насмешливыми глазами он словно сдирал с нее кожу и заглядывал в самую глубь ее существа.
Забинтованным указательным пальцем Кейт подцепила тонкую цепочку и вытянула из-за корсажа прикрепленные к ней два ключа от сейфа, золотые часики с булавкой в виде лилии и маленький стальной патрон с кольцом на крышке. Она не спеша отвинтила крышку, расправив юбку, вытряхнула из трубочки желатиновую капсулу, поднесла ее к свету: внутри шесть белых кристалликов морфия — верное, безотказное средство. Потом аккуратно опустила капсулу в патрон, завинтила крышку и опустила цепочку за лиф.
«Вы просто боитесь и поэтому прячетесь», — звенели у нее в голове слова Кейла. Чтобы избавиться от навязчивого звучания, она повторила их вслух. Звон перестал, но перед ее внутренним взором возникла отчетливая картина, и она не гнала ее прочь — ей надо было оживить воспоминания.
Это случилось перед тем, как Кейт велела сделать пристройку. Она получила чек, оставленный ей Карлом. Чек был обменен на крупные казначейские билеты, и билеты стопками лежали в сейфе Монтерейского окружного банка.
Как раз тогда ей начало крючить пальцы от боли. Она могла уехать. Денег у нее было предостаточно — останавливала только возможность выжать из заведения побольше. Кроме того, лучше подождать, пока она совсем поправится.
Но совсем Кейт так и не поправилась. Нью-Йорк казался холодным и очень далеким.
Однажды она получила письмо, подписанное: «Этель». Какая еще Этель? Женщин с таким именем — как собак нерезаных. И вообще — что за наглость клянчить деньги! Письмо было написано какими-то каракулями на плохой линованной бумаге.