К востоку от Эдема
Шрифт:
— Где отец?
— Бреется.
— Я не буду обедать дома, — объявил Арон.
Он открыл дверь в ванную и сказал отражению с намыленным лицом в зеркале:
— Мистер Рольф пригласил меня на обед.
Адам отер бритву о бумажную салфетку.
— Это замечательно.
— Я хотел принять душ.
— Через минуту я закончу, — сказал Адам.
Кейл и Адам проводили Арона глазами, когда тот прошел через гостиную и, попрощавшись, скрылся за дверью.
— Моим одеколоном надушился, — сказал Кейл. — По запаху чую.
— Видно, важный обед, — заметил Адам. — Отметить хочет, это
— Отметить? Что отметить?
— Все экзамены сдал. Разве он тебе не говорил?
— Ах, да! Конечно, говорил. Молодец, мы можем гордиться им. Подарю-ка я ему золотые часы.
— Неправда, ничего он тебе не говорил! — выкрикнул Кейл.
— Да нет же, правда, говорил — сегодня утром.
— Утром он еще ничего не знал. — Кейл встал и вышел из дому.
Сгущались сумерки. Он быстро шагал по Центральному проспекту, мимо городского парка, мимо особняка Джексона Смарта, туда, где кончались уличные фонари и проспект переходил в дорогу, которая потом огибала ферму Толлота и шла дальше.
Часов в десять вечера Ли вышел на улицу, чтобы опустить письмо. На крыльце, на нижней ступеньке сидел Кейл.
— Где ты был?
— Гулял.
— А где Арон?
— Откуда я знаю.
— Кажется, он на что-то обиделся. Не хочешь со мной на почту?
— Не-а.
— Чего ты тут сидишь?
— Арона жду, хочу морду ему набить.
— Не стоит.
— Почему это — не стоит?
— Не сладишь ты с ним. Он же из тебя дух вышибет.
— Пусть вышибет. Сукин он сын!
— Немедленно перестань выражаться!
Кейл рассмеялся.
— Айда лучше на почту!
— Ты фон Клаузевица читал?
— Даже не слышал о таком.
Когда Арон вернулся домой, его, сидя на крыльце, ждал Ли.
— Скажи спасибо, если бы не я, задали бы тебе жару. Иди садись.
— Я спать хочу.
— А ну, садись! Потолковать надо. Ты почему отцу не сказал, что сдал экзамен?
— Он бы не понял.
— Вольно ты хвост распускаешь, недолго и задницу застудить.
— Не нравится мне, когда так выражаются.
— Вот и хорошо, что не нравится. Я ведь специально грубости говорю, чтобы тебе стыдно стало… Арон, отец так ждал этого дня.
— Откуда он узнал?
— Ты сам должен был ему сказать.
— Не твое это дело.
— Ну вот что, ты сейчас пойдешь, разбудишь его и все расскажешь. Хотя я не думаю, что он спит. Иди!
— Я не пойду.
— Арон, — вкрадчиво проговорил Ли, — тебе когда-нибудь приходилось драться с коротышкой, с малявкой, который тебе едва до плеча достает?
— Что ты придумываешь?
— Самая некрасивая вещь на свете. Представь, лезет такой на тебя с кулаками, никак не отцепится, и ты хочешь не хочешь вынужден дать сдачи. Но от этого еще хуже. Стукнув его, ты попадаешь в настоящую беду.
— Не пойму, о чем это ты?
— Арон, если ты немедленно не сделаешь то, что я велю, мы подеремся. Вот смеху-то будет!
Арон хотел обойти Ли, но тот, сжав маленькие кулачки, преградил ему дорогу. Поза, в какой стоял Ли, и весь его вид, были настолько комичны, что он и сам засмеялся.
— Я совсем не умею драться, но попробую.
Арон недовольно отступил и чуть погодя сел на ступеньку крыльца,
— Ну и слава богу! —
Вдруг Арона как прорвало.
— Уеду я отсюда! Противный, мерзкий город.
— Напрасно ты так. Город как город.
— Я здесь никому не нужен. Зачем мы вообще переехали сюда? Не знаю я, что со мной, не знаю! Уеду я. — Арон чуть не плакал.
Ли полуобнял его за широченные плечи.
— Мальчик, ты просто взрослеешь, — сказал он негромко. — Наверно, в этом все дело. Иногда я думаю, что именно в таком возрасте жизнь преподносит нам самые тяжелые испытания. Тогда человек целиком уходит в себя, с ужасом заглядывает себе в душу. Но самое страшное даже не в этом. Человеку кажется, что другие видят его насквозь. И под этим посторонним взглядом все плохое в нас делается чернее черного, а хорошее — белее белого. Но это проходит, Арон. И у тебя пройдет, только потерпи немножко. Понимаю, это слабое утешение. Может быть, ты не согласен со мной, но я не знаю, чем еще я могу тебе помочь. Постарайся понять одну простую вещь: что бы ни происходило, все не так страшно и не так радостно, как кажется. А сейчас иди спать, вот тебе мой совет, а утром встань пораньше и расскажи отцу о своих успехах. Пусть он порадуется. Он очень одинок, и ему хуже, чем тебе. Ведь перед тобой будущее, о нем и помечтать можно. Сделай душевную зарядку, говорил в таких случаях Сэм Гамильтон. Задумай что-нибудь хорошее, глядишь — и исполнится. Попробуй, не пожалеешь. Ну, а сейчас иди спать. Мне еще пирог испечь надо… к завтраку. Да, вот еще что: там отец тебе на подушке подарок оставил.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ
Абра по-настоящему сблизилась с Трасками лишь после того, как Арон уехал учиться в колледж. До этого они были заняты только друг другом. После отъезда Арона Абра привязалась к его семье и поняла, что может целиком положиться на Адама, а Ли вообще полюбила больше, чем собственного отца.
С Кейлом дело обстояло сложнее. Временами он раздражал ее, временами огорчал, временами вызывал любопытство. Он словно бы находился в состоянии непрекращающегося соперничества с ней. Абра не знала, как он к ней относится, и потому держалась с ним настороженно. Бывая у Трасков, она чувствовала себя гораздо свободнее, когда Кейла не было дома. И, напротив, ей делалось не по себе, когда он, сидя в сторонке, смотрел на нее непонятным, оценивающим взглядом, о чем-то думая, и быстро отворачивался, когда она случайно ловила его взгляд.
Абра была стройная крепкая девушка с высокой грудью, готовая стать женщиной и терпеливо дожидающаяся таинства брака. Она взяла за правило после школы приходить домой к Траскам и подолгу читала Ли целые страницы из писем, которые каждый божий день присылал ей Арон.
Арону было одиноко в Станфорде. Письма его были полны тоски и желания увидеться с Аброй. Когда они были вместе, он воспринимал их близость как нечто само собой разумеющееся, но теперь, уехав за девяносто миль, он отгородился ото всех и слал ей страстные любовные послания. Арон занимался, ел, спал и писал Абре, это составляло всю его жизнь.