К востоку от Эдема
Шрифт:
Абра приходила днем после школы и помогала Ли чистить на кухне фасоль или лущила горох. Иногда она варила сливочные тянучки и часто оставалась у Трасков обедать — домой ее не тянуло. С Ли она могла говорить о чем угодно. То немногое, чем она делилась с матерью и отцом, казалось теперь мелким, неинтересным и как бы даже ненастоящим. Ли был совсем не такой, как ее родители. Ей почему-то хотелось говорить с Ли о самом важном, настоящем, даже если она не была уверена, что важно, а что — нет.
Ли сидел в таких случаях неподвижно, едва заметно улыбался, и его тонкие хрупкие пальцы словно летали, делая какую-нибудь работу. Абра не замечала, что говорит только о себе самой. Ли слушал ее, но мысли его где-то бродили, рыскали взад и вперед, как легавая на охоте, временами он кивал и что-то мычал себе под нос.
Абра нравилась Ли, он угадывал в ней силу, чистоту и отзывчивость. Ее открытое лицо с крупными чертами могло со временем сделаться либо отталкивающим, либо необыкновенно красивым. Слушая Абру и думая о своем, Ли вспоминал круглые гладкие личики кантонок, женщин его расы. Даже худенькие были круглолицы. Они должны были бы нравиться Ли, потому что обычно люди считают красивым то, что похоже на них самих, но кантонки не нравились Ли. Когда он думал о красоте китайцев, перед его внутренним взором вставали свирепые рожи маньчжуров, сурового воинственного народа, который за многие века приучился властвовать над другими.
— Может, он таким и был все время, я не знаю, — говорила Абра. — Об отце он никогда не любил распространяться. Но после того, как мистер Траск… ну, после этой истории с салатом Арон особенно переживает.
— В каком смысле? — спросил Ли.
— Над ним смеяться стали.
Ли вытаращил глаза.
— Над ним? Он-то тут при чем?
— Ни при чем, а все равно переживает. Хотите знать, о чем я думаю?
— Конечно, хочу.
— Пока это только так, догадка, я еще не до конца продумала. Одним словом, мне кажется, что он считает себя… как бы это сказать… обделенным, что ли. Или даже неполноценным, потому что у него нет матери.
Ли широко раскрыл глаза, но тут же снова приспустил веки и кивнул.
— Понимаю. Как ты думаешь, с Кейлом такая же история?
— С Кейлом? Ну нет!
— Почему же так?
— Я еще не разобралась. Может, некоторым нужно больше, чем другим, они сильнее любят что-нибудь или, наоборот, сильнее ненавидят. Вот папа мой — он репу не выносит. Не любит и все, просто ненавидит. Если мама репу купит, прямо из себя выходит. Один раз она… ну, в общем, рассердилась и приготовила из репы пюре в духовке. Перцу туда положила, сверху тертым сыром обсыпала и хорошенько запекла, сверху корочка получилась. Папа съел половину, потом спрашивает, что это, мол, такое. А мама возьми да и скажи: репа это! Он тогда тарелку — об пол, сам из-за стола выскочил, дверью хлопнул. Думаю, до сих пор не может простить ей.
— Ну и зря не простил, — фыркнул Ли, — раз она правду сказала. Представь, если бы она сказала, что это не репа, а что-нибудь другое. Он бы съел, вдруг еще попросил, а потом обман случайно открылся. Тут и до смертоубийства недалеко.
— Очень может быть… Так вот, по-моему, Арон больше переживает, что у него нет матери, чем Кейл. И во всем винит отца.
— Почему ты так думаешь?
— Не знаю, так мне кажется.
— Ты со знакомыми много времени проводишь?
— А что, разве нельзя?
— Ну что ты, конечно, можно.
— Тянучек сделать?
— Да нет, пока не надо. Там еще есть.
— Могу еще что-нибудь приготовить.
— Мне сегодня хороший кусок мяса попался — огузок. Если хочешь, вываляй его в муке. Будешь обедать с нами?
— Спасибо, но меня на день рождения пригласили. Как вы думаете, он на самом деле священником станет?
— Как тебе сказать. Может, это одно мечтание.
— Хорошо бы не стал, — сказала Абра и тут же зажала рот рукой, поразившись тому, как это у нее вырвалось.
Ли встал с места и, вытащив кухонную доску, положил на нее кровоточащий кусок мяса и рядом — сито.
— Бей тупым концом ножа, — сказал он.
— Я знаю. — Она втайне надеялась, что Ли пропустил ее замечание мимо ушей. Но он спросил:
— И почему же ты не хочешь, чтобы он стал священником?
— Зря я это сказала.
— Ты имеешь право говорить, что хочешь. И не нужно никому ничего объяснять.
Ли сел на место, а Абра обсыпала мясо мукой и принялась колотить его ножом: тук-тук-тук.
— Зря сказала… — Тук-тук.
Ли отвернулся, чтобы дать ей возможность справиться со смущением.
— Все время в крайности кидается, — продолжала Абра, не переставая колотить мясо. — Церковь — значит, обязательно высокая. Священник — значит, не должен жениться.
— По последнему письму это не чувствуется, — вставил Ли.
— По письму не чувствуется, но говорить он говорил. — Стук ножа прекратился. Все юное лицо ее выражало растерянность и печаль. — Знаете, Ли, я ему не пара.
— Что значит — не пара?
— Правда, я не прикидываюсь. Он меня совсем не замечает. Придумал себе идеал и дал ему мою внешность. Но я ведь не такая, я обыкновенная.
— А какая она, идеальная?
— Чистая, как стеклышко. Сплошная добродетель. А у меня полно недостатков.
— У кого ж их нет?
— А меня он совсем не знает, понимаете, и не хочет узнать. Ему идеал нужен, идеал… ангел белоснежный.
Ли растирал сухарь.
— Но он же тебе нравится? Конечно, ты еще совсем молоденькая, но это, по-моему, не помеха.
— Да, он мне нравится, и я хочу стать его женой. Но ведь мне хочется, чтобы я тоже ему нравилась, правда? А как я могу ему нравиться, если он обо мне ничего не знает? Раньше думала, знает, а сейчас вижу — ничего подобного.
— Может быть, ему просто трудно сейчас. Но это пройдет. А ты девочка умная, очень умная. Тебе трудно до идеальной возлюбленной дотянуться? То есть, если хочешь остаться самой собой.
— Я все время боюсь: вдруг он заметит во мне что-нибудь такое, чего в ней не должно быть. Я вот, например, злюсь иногда, или от меня будет пахнуть. И тогда он разочаруется.