К западу от Октября (сборник)
Шрифт:
– Ничего страшного, мэм, – изрек он, хотя и не сразу. – Чарли в последнее время стал выпивать. Завтра появится – сразу его уволю. А чем он у вас занимался?
Его взгляд скользнул вверх по лестнице, туда, где на площадке оставалась стремянка.
– Да так, – быстро нашлась Клара Пек, – проверял помещения.
– Завтра я сам приду, – пообещал начальник.
Как только он уехал, Клара Пек поднялась на площадку, внимательно оглядела чердачную дверцу и шепотом произнесла:
– А ведь этот тоже тебя не заметил.
Над головой не скрипнула ни одна балка, не пробежала ни одна мышь.
Клара стояла как истукан, а солнечный свет, льющийся в открытую дверь, уже падал косыми лучами.
Зачем, пытала она себя, зачем я солгала?
Но ведь дверь-то закрыта?
Сама не знаю почему, думала она, но больше не хочу никого пускать наверх. Глупость, да? Нелепость, верно?
За обедом она все время прислушивалась.
И когда мыла посуду, оставалась настороже.
В десять она легла спать, но не у себя наверху, а в комнатушке для прислуги, пустовавшей с давних времен. Кто его знает, почему она так поступила – просто легла в кухаркиной комнате, вот и все, а сама прислушивалась до боли в ушах, пока кровь не застучала в висках и на шее.
Застыв, как в гробу, она выжидала.
Около полуночи налетел ветерок и будто бы зашуршал сухими листьями на стеганом одеяле. Она широко раскрыла глаза.
Балки дрожали.
Клара подняла голову.
По чердаку гулял шепоток.
Она села.
Звуки сделались громче и тяжелее, будто в чердачной темноте шевелился матерый, но какой-то бесформенный зверь.
Она спустила ноги на пол и повесила голову. Шумы раздались опять, где-то под самой крышей: в одном углу кроличий топот, в другом – необъятное сердце.
Клара Пек вышла в прихожую и остановилась под окном в лунных лучах, какие предвещают холодный рассвет.
Держась за перила, она стала крадучись подниматься по лестнице. Добравшись до площадки, тронула пальцами стремянку и подняла взгляд.
Глаза сами собой зажмурились. Сердце екнуло, а потом остановилось.
Потому что прямо перед ее взором дверца стала открываться. За ней обнаружился хищный квадрат темноты, а за ним бесконечный, как ствол шахты, мрак.
– С меня хватит! – вскричала Клара Пек.
Она ринулась вниз, отыскала в кухонном ящике молоток и гвозди, а потом в ярости бросилась вверх по ступеням.
– Не верю я в эту чертовщину! – кричала она. – Чтоб этого больше не было, ясно? Прекратить!
Стоя на верхней ступени стремянки, она волей-неволей ухватилась за край чердака – одна рука по локоть ушла в сплошную тьму. Темя тоже оказалось там.
– Давай! – приказала она.
В тот самый миг, когда ее голова просунулась в квадрат, а пальцы нащупали край лаза, произошло нечто невероятное и стремительное.
Можно было подумать, кто-то вцепился ей в волосы и потащил вверх, точно пробку из бутылки – туловище, руки, негнущиеся ноги.
Она исчезла, как по волшебству. Унеслась, как марионетка, которую невидимая сила дернула за ниточки.
Лишь домашние тапочки остались стоять на верхней ступени стремянки.
Ни вздоха, ни стона. Только долгая, живая тишина – секунд на десять.
Потом без всякой видимой причины дверца со стуком затворилась.
Из-за этой необыкновенной тишины лаз в потолке и дальше оставался незамеченным.
Пока новые жильцы не прожили в доме десять лет.
Восточным экспрессом на север
Когда Восточный экспресс шел в северном направлении, из Венеции в Кале через Париж, старушка обратила внимание на одного из пассажиров: он отличался неестественной бледностью.
Судя по всему, его ждала близкая смерть от какого-то тяжкого недуга.
Он занял двадцать второе купе в конце третьего вагона и распорядился, чтобы ему принесли завтрак; только в сумерках он собрался с силами, чтобы дойти до залитого обманным светом вагона-ресторана, где царил звон хрусталя и женский смех.
Еле двигаясь, он сел через проход от этой престарелой дамы с необъятным бюстом, безмятежным челом и особой добротой в глазах, которая приходит только с годами.
Рядом с ней стоял медицинский саквояж, а из нагрудного кармана, не добавлявшего женственности ее облику, торчал термометр.
К этому термометру невольно потянулась ее рука при появлении жутковатого, мертвенно-бледного пассажира.
– О господи, – прошептала мисс Минерва Хол-лидей.
Мимо ее столика проходил метрдотель. Она тронула его за локоть и кивком указала через проход:
– Простите, куда едет этот несчастный?
– В Кале, мадам, а оттуда в Лондон. Но это уж как бог даст.
И он заспешил по своим делам.
Потеряв аппетит, Минерва Холлидей не сводила глаз со снежного скелета.
Как могло показаться со стороны, этот пассажир мгновенно ощутил родство со столовыми приборами. Ножи, вилки и ложки позвякивали холодной серебряной трелью. Он с интересом прислушивался, как будто этот звук беспокойно дрожащих предметов отдавался у него в душе перезвоном потусторонних колоколов. Его руки одинокими зверьками застыли на коленях, и от этого на каждом повороте он едва не заваливался на бок.
Поезд как раз описывал широкую дугу, и столовое серебро со звоном посыпалось на пол. В другом конце ресторана какая-то женщина со смехом воскликнула:
– Такого не бывает!
Ее спутник хохотнул еще громче:
– Я и сам не верю!
От такого совпадения странный пассажир начал как-то подтаивать. Недоверчивые смешки этой пары прошили его насквозь.
Он весь сжался. Глаза ввалились, а изо рта готово было вырваться белое облачко.
Потрясенная, мисс Минерва Холлидей наклонилась вперед и протянула к нему руку. Помимо своей воли она прошептала: