К. Р.
Шрифт:
На следующий день Великий князь телефонировал об этом в министерство, сообщив, что положение в корпусе нормализовано и занятия возобновлены. По приезде в Петербург настоял на увольнении некоторых педагогов и воспитателей, а затем и на восстановлении уволенных кадет.
Урок справедливости, преподанный Великим князем, заставил Андрея Шкуро, как он пишет, пересмотреть «всю свою линию поведения». Он решил приняться за учебу, успешно закончил корпус и был принят в казачью сотню Николаевского кавалерийского училища. Полковник Шкуро, «белый партизан», как он себя называл, воевал в Первую мировую, в Гражданскую войну, вступил в борьбу с большевиками на стороне Гитлера в Великую Отечественную войну. Повешен по приговору советского суда в январе 1947 года. Он, к сожалению, не сумел, как генерал Деникин, понять суть освободительного движения русского народа.
Константин Константинович готовился побывать в Одесском кадетском корпусе, который при основании в 1899 году получил его имя. И повод был прекрасный — вручение знамени. Но тамошний командующий войсками генерал Каульбарс сообщил ему, что ехать в Одессу небезопасно — вполне могут взорвать. Великий князь прислушался к этому предупреждению и решил ехать в Варшаву, в Суворовский кадетский корпус, где предстоял первый выпуск. Поездку сорвало тревожное сообщение. Он записал в дневнике: «Меня огорчили известия из Полоцка. Кадеты, особенно выпускные, в том числе вице-фельдфебель и некоторые унтер-офицеры, непозволительно распущены; неповиновение, дерзости старшим, самовольные отлучки — обыкновенное дело. Человек 15 ушло без спросу гулять, встретили воспитателя, и один из кадет, швырнув камнем, сильно поранил ему голову. Один выпускной, Важинский, за крупные дерзости воспитателю отправленный директором к матери, пришел ко мне и, с развязной откровенностью рассказав о своем поступке, просил допустить к продолжению экзаменов. Отказал…»
Одно известие хуже другого. Дневник его полон самых тяжелых переживаний и мрачных предчувствий.
— Павел Егорович, как вам удается в нынешней ситуации сохранять такое непоколебимое спокойствие? — спросил он у своего старого друга Кеппена. — Если бы вы знали, как недостает мне сейчас хоть десятой доли вашего спокойствия, пусть оно даже и внешнее.
— Вы куда ближе к трону, чем я — управляющий двора Ее Императорского Высочества Александры Иосифовны, вашей глубоко чтимой мною матери. Но дело не только в этом. Знаю вас с детства, по складу характера вы — участник. Во всем. Даже за то, в чем вроде бы и не участвуете, болезненно ощущаете свою ответственность. Иногда мне представляется, что вы чуть ли не специально себя изводите, так как в глубине души убеждены: чем больше вы настрадаетесь, тем мир станет лучше. Не буду разубеждать — поэтому вы — поэт, а я — занудливый старик, который и вам, небось, уже надоел своими советами, предупреждениями и предостережениями. Боюсь… Боюсь, впереди нас ждет больше грустных, чем приятных сюрпризов. Иногда готовность к худшему помогает легче его пережить. Тем не менее, милый Костя, разрешите пожелать вам счастья и удачи! И постарайтесь быть в ладу с собой.
Не прошло и недели, как Великий князь записал в дневнике: «… Часто слышно, что мы быстрыми и широкими шагами приближаемся к какому-то страшному бедствию, тем более грозному, что оно неведомо. Будет ли гибель Царствующего Дома, междоусобная война, кровопролитие?»
Настроение улучшилось в Орле, в кадетском корпусе имени Бахтина. Остался доволен происшедшими там переменами: новый директор, генерал Рыков, принял на должности воспитателей молодых офицеров, и, на его взгляд, все они подают хорошие надежды.
«Даст Бог, и предсказание Кеппена о предстоящем кровопролитии не сбудется», — думал Великий князь с потаенной надеждой. На встречу с юнкерами, среди которых, как всегда, встретил много знакомых, шел в приподнятом настроении. Порадовался за юнкера Плятта, бывшего студента политехникума, которому в прошлом году разрешил поступить в училище, хотя тот уже был женат. Зашел поблагодарить и другой его «крестник», реалист из Костромы Федор Прокофьев, выходец из крестьян. Он тоже был принят в училище с личного разрешения главного начальника военно-учебных заведений.
Были, однако, и проблемы. Гимназистов и реалистов в училищах все же больше, чем воспитанников кадетских корпусов. «И последние, к сожалению, учатся хуже первых, да оно и не удивительно: со стороны берут только с лучшими свидетельствами, а кадеты поступают в пехотные училища из числа худших по успехам…» Но оказалось, что преимущественно бывшие студенты входят в группу юнкеров, «… зараженных вредными учениями и старающихся распространить их среди товарищей». Вот когда Константина Константиновича стала беспокоить и обратная сторона собственной доброты и популярности среди кадет. Как она будет восприниматься, не сослужит ли ему, в конце концов, плохую службу, как уже было ранее в Преображенском полку? Беспокойные мысли на этот счет овладевали Великим князем, когда происходящее в отдельных корпусах не соответствовало его усилиям и ожиданиям, когда за индульгенцией к нему стали обращаться явно испорченные молодые люди.
Его беспокоило не то, что ярлык добряка и либерала до сих пор висит на нем, убежденном монархисте, а то, что он не всегда находит правильные, убедительные пути для своей доброты.
Николаю II поступили жалобы на Константина Константиновича по поводу «разрушающего» армию либерализма последнего. В одном из кадетских корпусов из-за неразделенной любви пытался покончить с собой старшеклассник Шостаковский, выстрелив себе в сердце из револьвера. К счастью, промахнулся, прострелил себе грудь, но остался жив. Подобный проступок в соответствии с существующими правилами карался исключением из корпуса, такое решение и было принято директором. Выздоровев, парень приехал в Управление военно-учебных заведений с просьбой о восстановлении. Кадет он был отличный, до выпуска осталось всего ничего, и Константин Константинович, побеседовав с неудавшимся самоубийцей, определил того в Одесский кадетский корпус. Дело, однако, получило огласку и дошло до главнокомандующего, а от него, видимо, и до Царя.
На одном из приемов Государь сообщил Константину Константиновичу, что получил ходатайство за Шостаковского от видных представителей губернского Дворянского собрания. Расспросив об обстоятельствах случившегося и личности кадета, сказал, что не станет вмешиваться в эту историю:
— Несчастная любовь — не дисциплинарное нарушение, пусть парень заканчивает кадетский корпус. Но все же имей в виду, Костя, что дядя Николай не согласен с этим и считает твой либерализм вредным для воспитания будущих офицеров.
Царь не угрожал, но таким образом напоминал об истории с Преображенским полком. А Великий князь тем временем спокойно отмечает: «Побывал в Хабаровском графа Муравьева Амурском корпусе, Иркутском пехотном юнкерском училище и Иркутской приготовительной военной школе. Я, наконец, знаю все вверенные мне военно-учебные заведения».
В Управлении было свыше семидесяти юнкерских школ, училищ и корпусов, и главный начальник побывал в них по нескольку раз.
Что представляли собой кадетские корпуса к тому времени? «Из всех учебных заведений России они были, без всякого сомнения, наиболее характерными как по своей исключительной особенности, так и по своей крепкой любви, которую кадеты питали к своему родному корпусу. Встретить в жизни бывшего кадета, не поминающего добром свой корпус, почти невозможно. Кадетские корпуса со своим начальствующим, учительским, воспитательным и обслуживающим персоналом высокой квалификации, с прекрасными помещениями классов, лабораторий, лазаретов, кухонь и бань, красивым обмундированием и благоустроенными спальнями, гимнастическими залами стоили императорской России очень дорого. Несмотря на все эти затраты, при наличии 30 корпусов выпуск каждого года давал не более 1600 новых юнкеров, что, конечно, не могло удовлетворить нужду в офицерском составе армии. Но тут мы подходим к замечательному факту: этого числа было совершенно достаточно, чтобы дать закваску всей юнкерской массе и пропитать ее духом, который каждый кадет выносил с собой из корпусных стен и которым, незаметно для себя самих, насквозь проникались те, кто в военные школы приходил из гражданских учебных заведений…» — отмечает бывший кадет С. Двигубский.
И хотя эту характеристику автор относит к более позднему времени, когда Константина Константиновича уже не было в живых, трудно точнее выразить цель, к которой он стремился, встав во главе военно-учебных заведений, чего добивался на протяжении пятнадцати нелегких лет службы на поприще военного образования.
В послужном списке Константина Константиновича Романова есть запись от 27 февраля 1910 года: «Высочайшим рескриптом избран на новый ответственный пост Генерал-инспектора военно-учебных заведений». Несмотря на всю мягкость и обтекаемость этой формулировки, более того — в военном министерстве новое назначение называли «переименованием», означала она все же отставку. Ибо позднее должность главного начальника военно-учебных заведений занял генерал от инфантерии А. Ф. Забелин.