К. Р.
Шрифт:
Вечер был дивным, по теплу — летним. Луна, тени, звезды. Ах, эти звезды — небесные глаза ночей! В этом году родился седьмой сонет из цикла «Сонеты к ночи». Вспомнил, как в апреле бродил ночью в Павловске вокруг дворца. «Пап'a на стихотворном посту», — смеялась дочь Татьяна. А у него был готов сонет:
Какой восторг! Какая тишина! Благоуханно ночи дуновенье; И тайною истомой усышгенья Природа сладостно напоена. Тепло… Сияет кроткая луна… И, очарованный, в благоговенье Я весь объят расцветом обновленья, И надо мною властвует весна. Апрельской ночи полумрак волшебный Тебя, мой стих мечтательно-хвалебный, Из глубины души опять исторг. Цветущую я созерцаю землю И, восхищен, весне и ночи внемлю… Какая тишина! Какой восторг!Утром они с Митей поехали в Петергоф на бензинном моторе, нанятом в Павловске. Ехали полтора часа. И по дороге поругались.
— Говорят, ты затеял читать какие-то подозрительные лекции в военном училище? — спросил брат.
— Ну, затеял не совсем я. У меня побывал бывший ректор Санкт-Петербургского университета профессор истории права Василий Иванович Сергеевич. Он воодушевился моим приглашением прочитать цикл лекций. Мы обговаривали, когда начать курс и насколько можно удлинить каждую лекцию.
— И о чем же эти лекции? — Дмитрий был явно раздражен.
— О законе, о правах монарха, о земельном вопросе и о социалистических учениях. Всего четыре раздела…
— И это в военном училище? Ты с ума сошел! Ты что, не знаешь, какое сейчас время? Вот скажи, почему ты не поехал в Одессу? Там боятся, что тебя, как Сергея, взорвут. А в Варшаве генерал-губернатор Скалон боится тебя встречать и провожать, потому что его травят оппозиционеры!
— Но меня же не травят — это во-первых, а во-вторых — мы каждый раздел построим так, что он будет применим к нашей действительности.
— Ты забыл, что говорил князь Андроников о нашей действительности? Революция идет быстрыми шагами, и династию выгонят вон. Возможно, в августе. Как раз к твоему дню рождения.
Константин захохотал:
— А тебе не кажется, что всё, связанное с князем Андрониковым, весьма сомнительно? Надеюсь, династия доживет до моего пятидесятилетия. Мне-то будет лишь сорок восемь. Митя, ты лучше подумай о том, что молодость уходит. Няня Георгия говорит, что в мой день рождения погода будет холодная. Так и получается: погода плохая, обедня дома и всё запросто. По нынешним временам. А что касается лекций… Сейчас готовим лекции генерала Бородкина в Пажеском корпусе. Речь пойдет о сходстве и различии Французской революции с тем, что происходит у нас в последние два года…
— Ты — рыба, правильно тебя дразнили! Или — не от мира сего! Слава Богу, приехали.
Митя был черным от пыли и злым.
Константин давно привык ко всякого рода прозвищам и характеристикам: рыба, селедка, машина, педант, стоик, оптимист, странный, фантазер, либерал…
«Я все ношу в сердце, — говорил он сам себе, — оттого оно и болит».
Он видел и понимал, что происходит вокруг. И это понимание приводило в ужас, негодование и омерзение, что отразилось в дневниковых записях за 1906 год: «По всей России политические убийства, грабежи с захватом денег на цели революции, взрывы бомб, бесчинства. В Думе процветает та же революция и не слышно ни одного разумного слова».
С самого начала он понимал, что Дума — очаг революции. Это стало очевидно по возмутительному ответу думцев на прекрасную, как он считал, тронную речь Царя, когда думцы потребовали немедленной передачи крестьянам удельных монастырских и казенных земель. После этого Государь не пожелал принять депутацию от Государственной думы.
Константин заметил, что после утреннего кофе с детьми под арками его тянет, как загипнотизированного, к «Новому времени». Прочитав газету, он ходил по террасе в раздражении и унынии. «Положение в России становится все хуже. Г. Дума не только не вносит примирения, но прямо толкает к революции. Гадко и противно читать речи, произносимые в Таврическом дворце: сколько лжи, недобросовестного отношения к своим нравственным обязанностям», — записал он в дневнике. С этими мыслями он шел к Павлу Егоровичу Кеппену, надеялся на его опытность, возраст, хотел получить трезвую оценку происходящего. Павел Егорович ничего хорошего не предвидел, считая, что Дума приведет Россию к еще большему кровопролитию, чем в Москве в 1905 году. По его мнению, восстание будет подавлено войсками и только тогда придет успокоение.
Пока успокоения не было. Забастовали в Петербурге и в его окрестностях пекари. Семья Великого князя получила хлеб из придворной пекарни. В Петербурге провалился Ново-Михайловский мост через Мойку, что взбудоражило население слухами о новых бомбистах (оказалось, причиной явилось неправильное ведение ремонтных работ). Столица жила как на вулкане. Константин раздраженно пишет: «Хороши думские порядки! Грабежи и убийства по всей России продолжаются, грабители и убийцы большей частью благополучно скрываются».
Константин, несмотря на головную боль, пошел в бурю — западный ветер так и ревел — на Стрельнинскую пристань посмотреть на бушующие волны. Было много публики. Но не было прежней приветливости. Кое-кто намеренно даже не кланялся. Он, удрученный, вернулся во дворец и записал в дневнике:
«В обществе много говорят о решительной невозможности правительству, т. е. кабинету Горемыкина, [62] работать с данным составом Г. Думы. Поговаривают о желательности составить новое министерство из умеренных, но более приятных Думе, чем нынешнее министерство.
62
Иван Логгинович Горемыкин (1839–1917) — председатель Совета министров в апреле — июле 1906 года и с января 1914-го по январь 1916 года. Не пользовался доверием министров, являясь по сути номинальным главой правительства: в первом его кабинете ведущую роль играл П. А. Столыпин, в то время министр внутренних дел, во втором — А. В. Кривошеий. — Прим. ред.
Люди положительные, монархического направления, жаждут разгона Г. Думы, диктатуры, крутых мер, казней, насилия, террора в ответ на террор. Другие, и я к ним присоединяюсь, полагают, что Думу лучше не трогать и дать ей самой провалиться в общественном мнении. Злоба накипает, когда слышишь и читаешь о действиях мерзавцев вроде Аладьина, Седельникова [63] — представителей крайней левой партии в Думе. Возмутительно, что они считаются неуязвимыми».
63
А. Ф. Аладьин — депутат Думы от Симбирской губернии, Т. И. Седельников — от Оренбургской. При разгоне митинга Седельников был избит полицейскими, обнаружившими у него револьвер. Аладьин, лидер трудовиков, выступил в Думе в его защиту, угрожая министрам («… если дотронутся до одного из наших товарищей-депутатов… пусть ни один из министров не является сюда! Мы слагаем ответственность за их неприкосновенность!..») и требуя «раскассировать всю полицию» («Новое время». 1906. 22 июня).
Замечание К. Р. выказывает его прозорливость, тем более что он не мог знать судьбу одного из фигурантов, а она как сомнительна, так и показательна. Аладьин, из крестьян, отчисленный в 1896 году из Казанского университета за антиправительственную деятельность, бежал от суда за границу, жил в Париже, Лондоне. В 1905-м, благодаря политической амнистии, вернулся и был избран в Первую Государственную думу (где его опекал и продвигал В. Д. Набоков, отец писателя). Не пройдя во Вторую думу, развернул в США политическую кампанию, гастролируя по городам с лекциями о деятельности Думы, убеждал американцев не давать займы царскому правительству. Жил в Великобритании. В Первую мировую регулярно посещал британские войска во Франции как корреспондент английских газет и даже получил звание лейтенанта армии Ее Величества Королевы, а в 1916-м с делегацией русской творческой интеллигенции (А. Н. Толстой, К. И. Чуковский, В. И. Немирович-Данченко, В. Д. Набоков) был принят Королем. Вернувшись в Россию летом 1917 года, сблизился с Л. Г. Корниловым и участвовал в его вооруженном выступлении против Временного правительства. После подавления мятежа попал в тюрьму, после Октябрьского переворота был выпущен. В Гражданскую примкнул к Белому движению, установил контакты с британской миссией на Юге России, принимал войска и грузы из Великобритании, занимался эвакуацией войск из Крыма. Умер в Англии в 1927 году. Во всем этом было бы трудно найти логику, если бы не один комментарий к книге П. Н. Милюкова «История второй русской революции» (М., 2001), где об А. Ф. Аладьине сказано: «После Октябрьской революции в архиве Министерства иностранных дел были найдены документы о его связях с английской разведкой» (см. подробнее: Александр Алешкин. Фрак для крестьянского сына// Парламентская газета. 2001. 10 марта). — Прим. ред.
Константин был в пути — ехал в старом, знакомом вагоне Сибирской железной дороги, в котором объезжал с инспекцией кадетские корпуса России с 1900 года, — когда узнал, что 9 июля 1906 года Царь подписал Манифест о роспуске Государственной думы и назначил Петра Аркадьевича Столыпина «первым министром с оставлением в должности министра внутренних дел». Это была радостная весть, и за ужином в Елизаветграде все офицеры ее обсуждали, вместе с тем опасаясь, не вызовет ли роспуск Думы волнений и беспорядков.