К. Р.
Шрифт:
По тону чувствовалось, что Великий князь очень сдержанно относится к своему двоюродному брату Константину Константиновичу.
От Николая Николаевича протопресвитер возвращался с герцогом Сергеем Георгиевичем Лейхтенбергским.
Когда поезд тронулся и разговор за шумом не мог быть слышен ни в коридоре, ни в соседнем купе, герцог вдруг спросил:
— Батюшка, что вы думаете об Императорской фамилии?
Вопрос был настолько прямолинеен, остр и неожидан, что протопресвитер смутился.
— Я только начинаю знакомиться с высочайшими особами, большинство из них я лишь мельком видел… Трудно мне ответить на ваш вопрос, — сказал он с удивлением.
— Я буду с вами откровенен, — продолжал герцог. — Познакомитесь с ними — убедитесь, что я прав. Среди всей фамилии только и есть честные, любящие Россию и Государя и верой служащие им — это великий князь Николай Николаевич и его брат Петр Николаевич. А прочие… Владимировичи — шалопаи и кутилы, Михайловичи — стяжатели, Константиновичи — в большинстве какие-то несуразные. Все они обманывают Государя и прокучивают российское добро, не подозревая о той опасности, которая собирается над ними. Я, переодевшись, бываю на петербургских фабриках и заводах, забираюсь в толпу, беседую с рабочими, я знаю их настроение. Там ненависть всё распространяется. Вспомните меня: недалеко то время, когда так махнут всех, что многие из них и ног из России не унесут…
Батюшка с удивлением и ужасом слушал эти речи, лившиеся из уст все же члена Императорской фамилии.
В такой атмосфере ставился «Царь Иудейский», а его автору казалось, что светлой молитвой можно остановить грядущую катастрофу и продолжать в любви нести службу любезному отечеству.
Противники постановки драмы были не только в Царской семье — о Синоде не говорим. Борьбу против спектакля возглавила фракция правых Государственной думы и члены «Союза Михаила Архангела» во главе с В. М. Пуришкевичем. Одна из черносотенных газет буквально на следующий день после премьеры откликнулась на спектакль циничным пасквилем. «Если при мне, — говорилось в нем, — кто-нибудь будет мазать помелом по лику Божественного изображения на образе, то с каким ни делай он это „благоговением“, я сочту своим долгом сына Православной церкви протестовать против такого „благоговения“. А выводить на театральные подмостки евангельские события, заменяя сокровенно прекрасные светлые слова Божественного благовествования „неловкими стихотворными оборотами“, и выставлять „балетный номер“ у Пилата — это хуже, чем замазывать лик на образе».
Несмотря на поход Пуришкевича и К0на «Царя Иудейского», или, может быть, именно благодаря этому походу, десять тысяч экземпляров первого издания были распроданы без остатка через две с половиной недели.
Драма широко разошлась по России. Она была издана тиражом более чем 25 тысяч экземпляров, немедленно переведена на многие европейские языки, успешно ставилась за границей. Да и многие российские театры и антрепризы включали ее фрагменты в свой репертуар. Правительству пришлось пойти на компромисс, и в мае 1914 года циркуляром министра внутренних дел было разрешено «чтение ее как целиком, так и отдельными местами, но без сценических костюмов…». Однако этого показалось мало, и вскоре было выработано новое условие — читать драму мог только один человек. И актеры шли на этот компромисс: знаменитый Мамонт Дальский, И. Судьбин объездили с чтением драмы всю провинцию, имея всюду оглушительный успех. В театральной хронике столичных газет ежедневно мелькали сообщения о подобных чтениях во всех российских губерниях. А с началом войны, когда сборы в театрах резко упали, многие антрепренеры буквально спасали свои театры, объявляя чтение «Царя Иудейского».
Всё это, конечно, было известно Великому князю. Но радоваться ему или печалиться — он не знал. И писал из Египта Анатолию Федоровичу:
«На днях узнал я, что в Урюпине (войска Донского) один податной инспектор взялся прочесть в клубе без платы за вход моего „Ц. И.“ перед публикой. Хоперский окружной атаман чтение разрешил. Напечатали и расклеили афишу, но на третий день помощник пристава взял с чтеца подписку, что он читать не будет, т. к. чтение пьесы запрещено Синодом. Податный инспектор написал частное письмо окружному Атаману, указывая, что едва ли удобно запрещение, т. к. всем известно, кто такой К. Р… Чтение разрешили… но директор Реального училища запретил на общей молитве ученикам быть на чтении. То же сделали в Женской гимназии. Зато эту молодежь пустили в вечер чтения в кинематограф, где показывалась порнографическая драма „На дне полусвета“. Как это умно! Подобные запрещения чтения напечатанной книги имеют место по всей России и даже в Петербурге»
(9 апреля 1914. Харакс).
Драма имела оглушительный успех во всей России, но полноценной театральной жизни у нее не было, несмотря на царственную принадлежность автора.
Вновь собрались члены Синода, чтобы обсудить драму, и категорически высказались против постановки пьесы на сценах русских театров. Причина была все та же: упоминается имя Господа, выведены на сцену исторические личности, а Церковь их чтит как святых. Подливал масла в огонь «Союз русского народа». В его печатном органе «Русское знамя» ежедневно выходила афишным шрифтом следующая прокламация: «Во имя православия, во имя незыблемых основ бытия православной самодержавной России недопустимо публичное поругание Господа нашего Иисуса Христа в пьесе „Царь Иудейский“».
В один из счастливых дней Константин Константинович записал в дневнике не свойственные его природной скромности слова: «О драме говорят, что это большое произведение, которому суждено сыграть роль в истории театра». Заметим, что не только в истории театра. После «Царя Иудейского» именно К. Р. считают зачинателем ренессанса религиозной темы в России. В дальнейшем к мотивам евангельского сказания обратятся и Дмитрий Мережковский, и Вячеслав Иванов, и Николай Бердяев, и Михаил Булгаков… «Но в пору борьбы за постановку пьесы, — как писал умный и талантливый театровед А. Кугель, — драма выдвинула на очередь важный вопрос об отношении церковных сфер к театру, о предрассудках, которыми до сих пор питается отсталая мысль… Именно в этом смысле я считаю постановку драмы К. Р. крупнейшим событием. Она обострила старые, вековые противоречия и обнаружила истинную подкладку гонений на театр».
— Ваше Высочество, разрешите представить прекрасного, опытного издателя и вашего поклонника — Николая Николаевича Сергиевского, — сказал руководитель постановки «Царя Иудейского» на Эрмитажной сцене Петр Васильевич Данильченко, подводя к Великому князю человека среднего роста и довольно уверенного вида.
— Очень приятно. Мне как раз нужен издатель для намеченного мною издания «Царя Иудейского». Как вы на это предложение смотрите?
— С радостью. Готов начать дело завтра.
Так у Константина Константиновича появился свой издатель.
Сергиевский действительно «дело начал завтра»: как только он получил драгоценный экземпляр драмы с пометками, вставками августейшего автора, явился в типографию, с которой имел давние отношения, и поставил условие — набрать книгу в четыре-пять дней. В типографии согласились.
Это случилось еще до премьеры «Царя Иудейского» в Эрмитажном театре, и автора мучила совесть. Всем и повсюду он говорил, что не начнет печатать драму, пока не «обкатает» ее на сцене, дабы увидеть недостатки. Так сложилось, что «Царь Иудейский» раньше зимы 1914 года на сцене появиться не мог, а сейчас лишь ноябрь 1913 года. Значит, он, Великий князь Константин Константинович, «человек христианского смирения», как о нем говорят, лукавит и бунтует?
Он нервно прошелся по кабинету, ничего не придумал и пошел к жене.
Лиза на своей половине пила чай.
— Я не могу свести концы с концами! — почти трагически сказал он.
— А ты расскажи о каждом конце отдельно, — спокойно ответила Лиза.
— Один конец — театр. Другой — типография…
Он, как всегда, был немногословен, но она выспросила всё и, наливая в чашечку чай, сказала практично и определенно:
— Тебя же вынудили так поступить. Публика желает читать и видеть драму. Как и где ей это сделать? Способ один: взять в руки ее издание… Издавай и побыстрей.