К. Р.
Шрифт:
Всем этим я хочу только сказать, какие трудности ожидают Ваше Высочество в исполнении предпринятого Вами высокого замысла. Но как Вы проникнуты глубокою верою, убеждением, а искренность чувства дана Вам природою, то тем более славы Вам, когда Вы силою этой веры и поэтического ясновидения дадите новые и сильные образы чувства и картины — и только это, ибо ни психологу, ни мыслителю-художнику тут делать нечего»
(3 ноября 1886).
Между тем Петр Ильич Чайковский, не задумываясь, воодушевлял К. Р. на создание «крупного произведения», словно подслушав желание поэта: «Так как Вы имеете счастье обладать живым, теплым религиозным чувством (это отразилось во многих стихотворениях Ваших), то не выбрать ли Вам евангельскую тему для Вашего ближайшего крупного произведения? А что, если бы, например, всю жизнь Иисуса Христа рассказать стихами? Нельзя себе представить более колоссального, но вместе с тем и более благодарного сюжета для эпопеи. Если же Вас пугает грандиозность задачи, то можно удовольствоваться одним из эпизодов жизни Христа, например, хотя бы Страстями Господними. Мне кажется, что если с Евангельской простотой и почти буквально, придерживаясь текста, например, евангелиста Матфея, изложить эту трогательнейшую из всех историй стихами, то впечатление будет подавляющее» (15 октября 1889).
К. Р. — 31 год. Он по-прежнему хочет написать драму, но по-прежнему не решается взяться за столь сложную тему. Он чувствует, что слаб для нее внутренне, духовно и по жизненному опыту. Мысль останавливается на событиях более локальных, из русской истории — время царевны Софьи, Василия III. И он пишет Чайковскому, что, если Бог даст, он выполнит эту задачу — стихи о Страстях Христовых, но «теперь я еще не дозрел до такого великого труда».
Шли годы. Потаенный замысел «взрослел», определялся, сопрягаясь с личной жизнью Константина Романова, желание осуществить его становилось потребностью. Правы те, кто считает, что «осуществление этого замысла равно предназначению, а это значит — жизни».
Поразительно, что мысль, высказанная Великим князем в 18 лет, по сути осталась в нем на всю жизнь: «Я так люблю Господа, так мне хотелось бы изъявить свою любовь. Тут внутренний голос говорит: „Занимайся астрономией, исполняй свой долг…“ Неужели в астрономии долг? Ах, если бы я был учеником Спасителя! Как бы я тогда ходил за ним, как бы я хотел быть на месте ученика „его же любляще Иисус“, который возлежал у Его Груди. О, как бы я слушал все Его слова! Чего бы я не сделал для него».
Все, знавшие Константина Константиновича Романова, говорили, что он был прекрасным человеком, потому что носил в сердце Христа: «Это ключ к его обаянию».
И все же понадобилось 20 лет, чтобы найти в себе мужество и решимость взяться за написание драмы. Назвать ее он хотел «Что есть истина?». И писать начал в порыве души, без обдумывания и составления плана. В Страстную пятницу 27 марта 1909 года он написал 20 стихов первого действия. Вернулся к драме только в 1910 году в Осташеве.
Ему казалось, что все сошлось в начале этого года как-то удачно. Они всей семьей уехали в Осташево — там и встречали новый, 1910 год. Осташево лежало в белых снегах, сверкавших на морозном солнце, голубевших под вечерними звездами, и казалось волшебным. Константин Константинович звал гостей, объясняя, что в имение на берегу Рузы надо ехать по Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороге до Волоколамска, а там будут высланы лошади, чтобы сделать еще верст 20. Обещал приволье и тишину. Но больше всего этой тишине радовался сам. Не так много времени было у него для отдыха в Осташеве, но уже в первые два дня нового года он сидел над рукописью своего «дерзкого начинания» — «над драмой „Царь Иудейский“». Скрипел снегом в аллеях осташевского парка, смотрел на синий, припорошенный лед Рузы, а думал о диалоге Никодима и Иисуса из третьей главы Евангелия от Иоанна:
«Между фарисеями был некто, именем Никодим, одиниз начальников иудейских. Он пришел к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви! мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог. Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа…»
Потом, уже в Павловске, в апреле 1911 года с жаром писал в стихах монолог Никодима, в котором тот передает свой разговор с Иисусом.
Никодим … Уже тогда я тайно ночью темной К нему пошел, и дивные глаголы Услышал от Него. Он говорил, Что Царства Божия тот не увидит, Кто не родится свыше от воды И Духа. Иосиф Но как же может это быть? Никодим Он говорил со мной о том, что знает, Свидетельство давал о том, что видит. Незлобивый, Он кротко укорял, Что земнородные не принимают Свидетельства Его. Он о земном Вещал, но не смогли мы верить, — как же Уверуем, когда заговорит Нам о небесном Он? Свет в мир явился. Но в мире тьма была милее людям, Чем свет затем, что злы дела их были. Творящий злое ненавидит свет И не идет ко свету, полный страха, Что свет деянья злые обличит…Тема драмы не выходила у него из головы, под ее знаком он воспринимал всё происходившее с ним и вокруг него. В Академии наук открыл благотворительную выставку произведений, созданных офицерами и матросами, служившими во флоте, а вырученные средства направлял на строительство храма в память моряков, погибших в войне с Японией. От Бахрушина в дар Академии наук принял ценнейшую литературную и театральную коллекцию. Был в Курской губернии на величавых, проникнутых неподдельным благочестием и непоколебимою верою народа торжествах прославления святителя Иосифа. «Виденное и перечувствованное укрепляет веру в наш народ», — сказал он Анатолию Федоровичу Кони.
Наконец, в Кореизе летом 1911 года был закончен первый акт драмы. Но уверенности в себе как драматурге не было. Состояние то же, что в Осташеве, когда записывал: «… Опасаюсь, что это будет слабое, неудачное произведение… Так хочется справиться со своей драмой, чтобы она была и порядочным художественным произведением, и в то же время сценической пьесой, т. е. смотрелась без скуки. Не имея опыта, руководствуюсь знатоком сцены Ростаном, стараюсь приноровиться к „Принцессе Грез“, конечно же не в содержании, а в чередовании выходов действующих лиц и в продолжительности речей».
Когда первое действие было закончено и прочитано первым слушателям, с кем возвращался из Крыма на пароходе, он послал рукопись А. Ф. Кони.
«Дорогой Анатолий Федорович, ценя Ваш художественный вкус, я бы очень желал знать Ваше мнение о новом моем литературном труде. Издавна мечталось мне попытать силы на драматическом произведении, и года два назад я, наконец, решился приступить к 1-му действию „Царя Иудейского“, в котором главное действующее лицо — Христос — ни разу не должен появиться, а между тем вся драма создается только ради Него. Пока у меня готово только это 1-е действие, и раньше, чем приняться за продолжение, я хотел бы узнать Ваше веское мнение: стоит ли продолжать этот плод долгого, четверть векового обдумыванья. Рукопись, хотя и не черновая, полна вставок, выпусков, перекосов и помарок и представляет некоторые затруднения в чтении… Если Вы не одобрите дерзкого моего начинания, то не стоит и переписывать набело!» (8 июля 1911).
Кони и Ермолинский, человек очень образованный, умный, тоже познакомившийся с началом драмы, одобрили первое действие и саму мысль создания «Царя Иудейского».
Лето и осень в Стрельне прошли в подготовке к написанию следующего действия. «… Раньше, чем приступить ко 2-му действию своей драмы, в котором привожу в дом Пилата нескольких римлян, я погружен в чтение Светония, Тацита, Фридлендера, Флавия, Людвига и других. Надо проникнуться римскими веяниями».
Действительно, в этом действии на сцену он выводит главных героев: Пилата, его жену, префекта, трибунов. Чтобы всё выглядело достоверно и живо, следовало знать римский быт, обычаи, нравы, одежду и, главное, характеры персонажей. Целыми днями он сидел за изучением книг и только поздней осенью в Павловске начал писать второе действие. Работу прерывали поездка в Альтенбург, потом болезнь, но, странно, работа не задерживалась, а будто ускорялась. Хотя Великий князь болел очень тяжело, — четыре молитвы для персонажей он написал, лежа в постели, а сцену, где приходит весть о том, что схвачен Иисус, — в вагоне поезда после случившегося сердечного приступа.