К. Р.
Шрифт:
До поэтических высот Полонского господам офицерам было не подняться, но научиться ставить правильно ударения, выговаривать окончания слов и не картавить на французский манер, то есть исповедовать культ чистого русского языка, вполне могли.
В последнее время Константина Константиновича мучили три проблемы. Первую он обозначал просто: «Муза меня покинула». И добавлял: «Другие пишут стихи, в которых преобладают глубина мысли и сила чувства, у меня же в стихах вместо мыслей — легкие, ничтожные впечатления, а вместо чувства — бессодержательные ощущения. Гончаров пенял не раз за это, но все послужило только к осознанию своего недостатка, а не к исправлению». Собственные мальчуганы долбят без всякого успеха его стихи, заданные учительницей, потому что в них, как он считал, «избитые, испетые и перепетые сетования на то, что „блекнет лист, проходит лето“». И впору ему, поэту К. Р., уподобиться юнкеру Шмидту из Козьмы Пруткова: «Вянет лист, проходит лето, / Иней серебрится, / Юнкер Шмидт из пистолета / Хочет застрелиться».
Вторая проблема — как поставить Государя в известность о важных событиях и делах в науке, технике и культуре, чтобы получить царскую поддержку. Этого категорически требовало положение в Академии. Константин решил использовать свои дежурства в Аничковом дворце. За пятичасовым чаем он говорил с Царем о постройке Сибирской железной дороги от Челябинска до Владивостока; о формировании новых флотских экипажей — крупное судно и несколько мелких; об экспедиции в Каракорум, на которую Константин дал 12 тысяч собственных рублей… Ему хотелось, чтобы Александр III масштабно увидел свое государство. Тем более что он, названный Царем-Миротворцем, планировал долгий мир для России.
Третья проблема была личной — покупка имения. Имение стоит дорого, и уверенности в хорошем исходе дела не было. А между тем здоровье Гаврилушки и разрастающаяся семья требовали долгого пребывания на природе, в лучшем климате, чем петербургский.
Обо всем этом Великий князь размышлял по дороге на молебен в Исаакиевский собор. Отмечалась очередная годовщина вступления на престол Александра III, который, как считал Константин, «нашел свою линию в правлении: он начал лечить Россию от расслабления власти…».
ЗАВЕЩАНИЕ ГОНЧАРОВА И ОРЕАНДА БЕЗ ОТЦА
Самые простые, повисшие на жердочках розы распустились весной бело-розовыми водопадами. Породистые, темно-красные, стояли всё лето и, похоже, собирались цвести и осенью — слишком много было упругих, крупных бутонов, завернутых в зеленый шероховатый лист.
Константин сидел в кабинете. Здесь тоже чудесно пахло розами — в белых непрозрачных вазах стояли букеты. Он порылся на полке и достал книгу Тургенева «Стихотворения в прозе». Полистал. Задумался. «Сентябрь 1879 год… Совсем недавнее время… Иван Сергеевич тогда мне рассказал о картине Куинджи. Потом я его звал на вечер в Мраморный, но вечер расстроился из-за вздорных слухов и подозрений: Тургенева обвинили в революционных намерениях. Мам'a тогда испугалась… А сейчас 1890 год и мне уже тридцать два».
Он вышел в сад, трогал рукой мягкие холодные готические бутоны роз. Сжимал их в ладонях и отпускал, лепестки вздрагивали и падали. Подумалось: «Кто только не воспевал это чудо: „Увяла роза — дитя зари…“ — Пушкин; „Куда ланит девались розы…“ — Тютчев; „Пахнули розы и жасмины, серебримые луной…“ — Плещеев; „Венчали розы, розы Леля, мой первый век, мой век младой…“ — Баратынский; „Так мне ли ударять в разлаженные струны и петь любовь, луну, кусты душистых роз? Пусть загремят войны перуны, я в этой песне виртуоз!“ — Денис Давыдов; „Вижу, вижу! Счастья сила яркий свиток свой раскрыла и увлажила росой: необъятный, непонятный мир любви передо мной…“ — Фет».
Константин шел, читая стихи вслух.
— Костя — ты о чем? — спросила Лиза, встретившаяся с ним в аллее.
— О розах. Чувствуешь, как пахнут?
— Они вослед пахнут в саду.
— Не вослед, а везде. Везде, везде! Лето кончается, они это знают и дышат глубоко и страстно, потому так пахнут.
— Красиво, Костя, ты придумал. Как поэт. Знаешь, есть примета, если муж и жена прожили пятнадцать лет, им дарят букет роз на счастье следующих лет. У нас тоже скоро случится десять лет.
— Конечно, случится, в 1899 году. И будут розы. Ты какие хочешь? Из Павловска? Стрельны? Петербурга? Ниццы или Парижа?
— Из Альтенбурга. Такие, как в детстве.
— А ты знаешь древний закон о розах? Кто дарит розу, тот просит всё, что пожелает.
— Проси счастья нам в следующие десять лет. А если подаришь мне стихотворение о розе, не сравнивай меня с ней. У нее сто жизней, а у меня одна.
— Да, действительно, у роз сто жизней, но только в легендах и песнях. Вот тебе несколько примеров. Белая девственная роза с охраняющими ее шипами; роза и прижавший ее к груди соловей, умерший от любви; Персия — сад роз; поэт Гафиз, погребенный в Кессере, городе-саде роз; упавшая с тела Магомета, восходившего на небо, капля пота, превратившаяся в белую розу; Клеопатра, устлавшая пол лепестками роз в честь Марка Антония; розы Пестума, воспетые поэтами Рима; розы «умолчания», о них говорит латинское выражение «sib rosa dictum» — сказанное под розой, то есть по секрету; розы, посаженные вместо хлеба и вытеснившие его; хлеб для бедных, который нес святитель Николай, вдруг превратился в розы, как знак охранникам, что делается доброе дело; первые четки во Франции, сделанные из розовых лепестков…
— Я тоже могу рассказать легенду, но о германской розе.
— А я — о русской…
— Хорошо, начинай, — уступила Лиза.
— Розы в садах холодной России стали появляться во времена Петра Великого. Однажды, уже при Николае Первом, один генерал, прогуливаясь по парку, увидел часового, стоявшего на совершенно пустом месте, где нечего было охранять. Генерал спросил придворных: что охраняет часовой? Никто объяснить не мог: «Так положено, часовой в этом месте стоит уже пятьдесят лет». — «Но что в приказе сказано?» — настаивал генерал. «А сказано, — отвечали ему, — что надо сохранять пост, находящийся в пятистах шагах от восточного павильона». Загадочное место не давало генералу покоя. Он надоел всем. Дошел до Императрицы, которая и открыла ему тайну.
Оказалось, часовой был поставлен Екатериной Второй. Прогуливаясь по саду, она увидела распустившуюся дивную розу. Ей захотелось подарить ее внуку, и, чтобы никто не сорвал цветок, она приказала приставить к нему часового. На следующий день она забыла о розе, а часовой остался стоять. Все пятьдесят лет. Вернее, пост остался, а для чего — забыли…
— Очень по-русски, — рассмеялась Лиза и тут же взглянула на мужа: не обиделся ли?
— Ты права, — вздохнул он. — Теперь твоя история.
— Это случилось, когда Господь низвергнул сатану с неба. Но тот не смирился со своим позором, решил вновь забраться на небо и сказать Богу: «Подвинься». Но как подняться на такую высоту? Он оглянулся… — Лиза подбирала слово…
— Окрест себя…
— Да-да, окрест себя, и увидел шиповник с яркими цветами. Ствол и ветви его были прямыми и с шипами. «Да это же готовая лестница!» — вскричал сатана, а Господь его услышал и согнул ветви шиповника. Сатана так рассвирепел, что в отместку согнул книзу шипы красивого розового куста, чтобы цветы невозможно было взять в руки. Так сатана хотел сделать красоту недоступной и дорогой.