Кагуляры
Шрифт:
А может, это была не просто болтовня? Может, Тардье сделал все намеренно? Поясняю.
Кагуляры ведь были в контрах с де ля Роком, не без оснований считая его предателем фашистского дела, а Тардье, как человек кагулярской ориентации, возможно, решил воспользоваться случаем, вывести истину на свет божий и публично опозорить де ля Рока.
Ничем другим я не могу объяснить разговорчивости Тардье, который весьма красноречиво поведал в суде, что граф де ля Рок находится на содержании у государства, а именно у Министерства внутренних дел. Тардье заявил, что не менее двадцати раз лично выдавал графу очень крупные денежные суммы из секретных полицейских фондов и что граф (сей оппозиционер, претендовавший на роль диктатора!) клятвенно заверял его – лига «Боевые кресты» никогда не будет использована для государственного переворота.
Получается, возле Бурбонского дворца граф Франсуа де ля Рок сдержал свое гнусное обещание и сделал всё, чтобы дело не было доведено до переворота. Граф «честно» отработал полученные сребреники.
Стыдно признавать это, но я вынужден – во Франции фашизм, увы, оказался коррумпирован, как и демократия. Не в такой же мере, но тоже коррумпирован. На деньги у нас падки не только левые обезьяны, но и гордые, чванливые аристократы. Вот где таится истинная причина событий, приключившихся 6 февраля 1934 года на задворках Бурбонского дворца! А теперь я немного забегу вперед и вкратце поведаю о графе де ля Роке ещё кое-что, о чём многие знают, но забыли.
Когда в Париж вошли немцы, то граф оказался арестован, и дело было вовсе не в том, о чём поведал Тардье. Осветилась ещё одна гнусная страница биографии графа де ля Рока – он работал на английскую разведку, и опять же ради презренного металла. Так что хоть это и был фашист, да еще с замашками будущего диктатора, а немцы его всё-таки прихватили, и с полным на то основанием.
Очень грустно, и не просто грустно, а ещё и противно! Ей-богу, плеваться хочется от омерзения.
Наша доблестная фашистская революция не состоялась, ибо председатель лиги «Боевые кресты» граф Франсуа де ля Рок испытывал неодолимую страсть… к шелесту крупных денежных купюр.
Я всегда был убеждён, что фашизм – это оружие против коррупционеров, и вот оказалось, что носителей этого оружия оно не спасло. Как такое возможно? Очевидно, те, кого оно не спасло, мало верили в фашистские идеалы. Это замечание относится и к главе «Боевых крестов». Граф де ля Рок, это грязное вонючее пятно на нашем святом знамени. Да, да!
О, если б граф не был председателем лиги «Боевые кресты», а занимал некую другую должность, то, возможно, судьба Франции сложилась бы гораздо счастливее. Подчеркиваю: возможно!
В любом случае мы виноваты в том, что даже после того, как гнусные дела де ля Рока были преданы огласке, ничего толком не было сделано для того, чтобы очистить наши ряды. Наиграндиознейший скандал не остановил бурной деятельности этого сребролюбца. Граф де ля Рок делал вид, что ничего не замечает, но репутация его была загажена, а вместе с ней и знамя нашего фашистского движения.
А теперь я приказываю себе: хватит пока говорить о том ужасном дне – о 6 февраля 1934 года. Пойдём дальше.
Не хочу ничего скрывать или замалчивать – просто очень тороплюсь. Хочется успеть поведать всё, что задумал, а ведь до расстрела не так много времени.
24 января
Прошел почти целый год с того кровавого, страшного, позорного дня. Был уже январь 1935-го, а я, признаюсь, все никак не мог прийти в себя. Слишком велики были наши надежды в 1934 году, которые в один день сокрушились, рухнули в липкую, вонючую грязь. И ведь тогда я ещё совершенно не постигал причины происшедшего, не догадывался, что председатель лиги «Боевые кресты» был самым элементарным образом подкуплен властями… однако я же дал себе слово больше не говорить об этом. К тому же сейчас время рассказать совсем о другом – о том, что 6 января 1935-го ко мне вдруг явился секретарь Шарля Морраса и доставил приглашение на воскресный завтрак в «Аксьон Франсез».
(Бедный Моррас! Несчастный старик! Ныне его с позором изгнали из Академии, и это ещё не всё: он арестован и подлежит суду военного трибунала. И будет осуждён, это уже ясно. Но за что? За что? За дружбу с Петеном? За то, что предостерегал от еврейской опасности? И справедливо ведь предостерегал. И за это под суд трибунала?! Вот оно, истинное лицо демократии по-французски, то есть объевреенной демократии! А другой-то у нас нет, и не может быть. Не зря Моррас учил нас, что демократия есть явление именно еврейское и никак не французское и что оно у нас должно быть полностью изжито. А ведь при этом старик был страстным врагом арийской идеи и называл национал-социализм исламом севера (мы как-то даже поссорились из-за этого). И теперь его под трибунал?! Позор всем нам! Позор Франции, опустившейся до диктатуры де Голля!)
После совещания 2 февраля 1934 года, когда планировались революционные события на площади Согласия, я не видел Морраса ни единого раза. Да, очень долгое время.
Мне как-то неловко было глядеть ему в глаза после той страшной неудачи 6 февраля. Я боялся, что Моррас стал бы говорить о ней, оправдывать наших королевских молодчиков, выискивать разные объяснения, и это все было бы не то – он выглядел бы жалко, а я никак не хотел видеть Морраса в жалком виде. Однако отказаться от приглашения на завтрак я никак не мог. Всё-таки председатель «Аксьон Франсез» был мой учитель. И я пошёл. Скрепя сердце, но пошёл.
Каково же было мое изумление, когда я увидел Морраса ровно таким, каким знал его всегда. Ни тени смущения. Он не пытался оправдываться, не пробовал объяснить, что же произошло 6 февраля. Он вообще не говорил об этих событиях, как будто наше фашистское восстание и не готовилось тогда под его же собственной эгидой.
Я услышал, как Люсьен Ребате шепнул на ушко Пьеру Дрие Ла Рошель (они стали впоследствии двумя самыми выдающимися фашистами-интеллектуалами Франции):
– Ну и ловок наш старик, – они вовсе не осуждали нашего учителя за тот провал. Да и я не осуждал, а просто был страшно растерян.
Для меня фашизм всегда был идеологией честности и силы, а настоящая сила не испытывает никакой надобности в том, чтобы юлить. Надо признавать допущенные промахи и делать соответствующие выводы – так я полагал тогда, в январе 1935-го. Я видел в честности залог победы.
Теперь очевидно, что нам уже никак не победить, и что демократия по-еврейски (а другой-то и нет) окончательно погубит Францию. Слава богу, я этого уже не увижу, хотя невыразимо грустно осознавать, что у нас против опасности еврейства уже и слова нельзя молвить: засудят и засадят… но я опять отвлёкся, поэтому мне надо сделать над собой усилие и мысленно вернуться к тому январскому завтраку, организованному редакцией «Аксьон Франсез».