Как блудный муж по грибы ходил
Шрифт:
Хозяйка квартиры Люся жарила на огромной сковороде яичницу для всей компании. Кто пощедрей, махнув рукой, доставал из заказа еще какой-нибудь питательный дефицит, срочно отправляли гонца на стоянку такси за водкой – и веселье продолжалось. Люся, глядя влюбленными глазами на Каракозина, горнолыжника, книгочея и барда, просила:
– Андрюш, спой!
Между ним и Люсей существовали какие-то необязательные (с его стороны) личные отношения, и иногда по окончании вечеринки он оставался, чтобы помочь хозяйке вымыть посуду. Каракозин в ответ на ее просьбу усмехался и вынимал из чехла «общаковую», в складчину купленную гитару, чутко морщась, перебирал струны и строго спрашивал у своего непосредственного начальника – заведующего лабораторией Бадылкина:
– Чубакка,
Бадылкин только смущенно покашливал и почесывал лысину. Голос у него был густой, и поэтому, покашливая, он напоминал оперного певца, прочищающего горло перед выходом на сцену. К тому же в физиономии Бадылкина имелась некая неуловимая неандерталинка, и он в самом деле чем-то напоминал человекообразного Чубакку из «Звездных войн». В довершение всего у него были отвратительные зубы с зеленоватыми, как на сыре «Рокфор», пятнами. Разговаривая с ним, Башмаков всегда чуть отворачивал лицо, ловя свежий воздух.
– Я только попробовал… – оправдывался Чубакка.
– В следующий раз только попробуй – руки оторву! – свирепо предупреждал Каракозин и, ударив по струнам, запевал по-высоцки – старательно низким, предсмертно хрипящим, надувающим шейные артерии баритоном:
Я никогда не верил в миражи,В грядущий рай не ладил чемодана.Учителей сожрало море лжиИ выплюнуло возле Магадана.Но, свысока глазея на невежд,От них я отличался очень мало:Занозы не оставил БудапештИ Прага сердце мне не разорвала.Но мы умели чувствовать опасностьЗадолго до начала холодов,С бесстыдством шлюхи приходила ясностьИ души запирала на засов.И нас хотя расстрелы не косили,Но жили мы, поднять не смея глаз.Мы тоже дети страшных лет России —Безвременье вливало водку в нас…Окончив эту песню, входившую в обязательный репертуар, Каракозин непременно откладывал гитару и без закуски выпивал рюмку водки, молвив предварительно:
– За тех, кто в тундре!
При этом он страшно морщился, всем видом показывая, как горька она, эта вливаемая безвременьем водка. Остальные жертвы безвременья выпивали следом и с удовольствием. А потом Джедай запевал что-нибудь повеселей:
Вчера мы хоронили двух марксистов.Мы их не накрывали кумачом.Один из них был правым уклонистом.Другой, как оказалось, ни при чем…Башмаков с удовольствием подхватывал: в райкоме на аппаратных торжествах певали то же самое, но, во-первых, перемежая полузапретные песенки надежными «Комсомольцами-добровольцами» или «Птицей счастья завтрашнего дня», а во-вторых, исполняли эти опасненькие песни с неуловимой глумцой и осуждением, как бы переступая незаметную черту и переводя хоровое пение в разряд контрпропагандистской работы. Но эта черта иной раз оказывалась очень зыбкой и подвижной. Произошел даже как-то раз чрезвычайно подлый случай.
Заведующий отделом студенческой молодежи Шахалин враждовал с заведующим отделом пропаганды и агитации Гефсимановым, сыном одного крупняка из ЦК КПСС. Конфликт имел очевидные истоки: Шахалин был парень с головой, но без связей и пробивался сам, даже умудрился посреди райкомовского сумасшествия защитить кандидатскую диссертацию. А Гефсиманов, одевавшийся в двухсотой секции ГУМа, вел себя в райкоме, как ленивый посол могучей милитаристской державы в слаборазвитой стране. Шахалина это бесило, и почти на каждой планерке он старался задеть Гефсиманова, а тот в свою очередь – через папу – делал все, чтобы его враг не стал вторым секретарем райкома, хотя вопрос был уже практически решен и фамилия Шахалина давно значилась в положительной половине зеленой книжицы Чеботарева. Но ЦК есть ЦК…
И вот однажды, когда отмечали День рождения комсомола, любивший выпить Гефсиманов разошелся и спел на мотив «Бьется в тесной печурке огонь» (тогда вошло в моду переиначивать всенародно любимые песни) такой куплет:
Бьется в тесной печурке Лазо.На поленьях глаза, как слеза…И поет мне в землянке гармоньПро зажаренные телеса…Все, даже первый секретарь райкома комсомола Зотов, тоже любивший выпить, засмеялись. И тогда, дождавшись своего часа, Шахалин встал и сказал металлически:
– Я не понимаю, как человек, издевающийся над трагической гибелью героя революции, может быть заведующим отделом пропаганды и агитации?!
Все, конечно, затихли. Ситуация возникла странноватая. Это как если бы два человека долго и плодотворно общались промеж собой, активно употребляя дружественную матерщину, а потом один вдруг взял бы да обиделся за свою поруганную матушку. Первый секретарь Зотов сразу посмурнел, понимая, что это заявление Шахалина превращает дурацкую песенку Гефсиманова из застольной шутки в идеологический проступок, а следовательно, нужно как-то реагировать. Но как реагировать, если сам Зотов собирался переходить на хороший пост в ЦК ВЛКСМ, а ворожил ему в этом непростом деле Гефсиманов-старший, однако при условии, что его сын, обалдуй и ленивец, займет пост второго секретаря райкома? С другой стороны, сделать вид, будто ничего не случилось, тоже нельзя: Шахалин – парень въедливый, сквалыжный, не дай бог побежит к Чеботареву и нашепчет чего-нибудь в зеленую книжицу.
Скандал все-таки замяли. Гефсиманова деликатно осудили на партийном бюро аппарата, а Шахалина, кисло поблагодарив за идеологическую бдительность, через некоторое время удалили из райкома за нарушение одной из аппаратных заповедей. Заповедей же этих три:
Интригуй, но не в ущерб общему делу!
Пьяные разговоры остаются на дне бутылки!
Интим на работе укрепляет семью!
Со временем Олег Трудович убедился в том, что все эти заповеди носят отнюдь не только комсомольский, но общечеловеческий характер и распространяются на все типы трудовых коллективов.
Шахалина назначили заместителем директора районного центра молодежного досуга, где он в 86-м открыл первое в Москве молодежное кооперативное кафе с дискотекой под названием «Красная зона». Сейчас у него свой телевизионный канал и сеть химчисток. Зотов же при поддержке Гефсиманова-старшего попал-таки в ЦК ВЛКСМ. Но во время загранкомандировки в ГДР он напился и разбил лбом стеклянную стенку, когда рванулся навстречу вошедшему в зал приемов Эриху Хонеккеру. Это и стоило ему карьеры. Не Хонеккеру, понятное дело, а Зотову. Хонеккера погубила иная стена – Берлинская… Впоследствии Зотов окончательно спился. И когда в 94-м, трепеща от подбирающейся похмельной летальности, он влачился по улице, около него резко затормозил «Линкольн», открылась дверца и оттуда вышел Шахалин.