Как Из Да?леча, Дале?ча, Из Чиста? Поля...
Шрифт:
Не верит своему счастью Алешка. Это ж надо - бортник!.. Сыч, за которым он доглядать в лес отправился. И оказалось, что силы все-таки остались - снова разреветься.
– Ну, ну... Сейчас я тебя вытащу, - сверху доносится.
– Погоди...
Снаружи послышался шум, а затем в дупло, к Алешке, спустилась толстая палка, с привязанной к ней посередине веревкой. Он начал пристраиваться на нее, когда задел что-то мягкое в листве. Соскочив, он принялся быстро раскидывать ее в стороны и обнаружил что-то небольшое, совсем не тяжелое, завернутое в мешковину. Недолго думая, запихнув найденное под рубаху, уселся на палку и подергал веревку.
Выволок его Сыч.
– Как же ты это туда угодил?
– спрашивает, а сам веревку сматывает.
Молчит
– За этим, что ли, полез?
– бортник спрашивает.
– Чего там у тебя такое?
В другой раз Алешка буркнул бы: мол, для того и завернуто, чтоб не показывать, ан Сыч уже наклонился, поднял мешковину и развернул.
Увидел Алешка, из-за чего в ловушку угодил, и стало ему обидно. Добро бы, что-то путное, в хозяйстве пригодное, а это... Дощечки темные, в одной стороне насквозь просверленные. Сквозь веревочка продета, чтоб не рассыпались. И все.
Только Сыч крутит их в руках, поглаживает, и в глазах - удивление.
– Где это ты такое раздобыл?
– спрашивает.
Махнул Алешка на дерево, а у самого мысль забилась - может, зря он так о деревяшках? Ну, что никчемные они? Вдруг очень даже кчемные? Не заберет ли их в таком разе Сыч себе?
– Не бойся, не заберу, - бортник улыбается.
– А знаешь ли, что это за дощечки такие? Сам погляди.
– И обратно Алешке находку отдал.
Тот глядит - не простые это дощечки. На них значки какие-то имеются. Черточки, кружочки, стрелочки... Как на камне синем...
– Ты их береги, - Сыч говорит, - потому как на них вся мудрость земная записана.
– Записана?
– пропищал Алешка сорванным голосом.
– Вот, смотри.
– Бортник снова взял таблички, и, ведя по верхней пальцем, произнес: - "В книге сей предлежат различная нам оучительства, иже бо во инных книгах что обрящем сокровенно в сей же книге положено откровенно".
Чудно Алешке. Уж не обманывает ли его Сыч? Или и впрямь лесовиком оказался? А может, того хуже, колдуном?
– Тут в двух словах не расскажешь, - бортник, между тем, продолжает.
– Дорогу обратно сам найдешь?..
– Алешка кивнул.
– Ты вот что. Ежели любопытствуешь, никому книгу свою не показывай, в надежное место припрячь, а ввечеру ко мне приходи, коли надумаешь. Я тебе все и разъясню. А сейчас - недосуг мне. Дела остались.
Повернулся, и зашагал себе от дуба в чащу. Алешка же домой припустил. Как Сыч наказывал, так и поступил. Никому ничего не сказал, даже Кузьме.
Только к бортнику вечером не пошел. Выждал пару дней, да и дощечки получше рассмотрел. Большую часть с веревочки снял и в другом месте припрятал, так, на всякий случай. Ну как Сыч передумал? В том смысле - себе забрать?
– Пришел, все-таки, - спрятал в усах и бороде добродушную улыбку бортник.
– Не испужался?..
– А чего мне, бояться-то?
– расхрабрился Алешка.
– Добро...
Заметил Сыч, что дощечек сильно поубавилось, однако ничего не сказал. Рассказывать принялся Алешке, про черты да про резы, коими покрыты они, как вместе они слова обозначают, какие мы вслух произносим. А каждая по отдельности - звуки. Это умные люди давным-давно придумали, чтоб кто что знает - не забылось. К старости, память обычно слабнет, а тут, глянул на дощечку, и все вспомнил. Меня, Сыч сказывал, этой премудрости отец научил, а его - его отец. Коли надумаешь, и я тебя научить могу.
Подумал Алешка, прикинул, что к чему, да и согласился. Не сразу, конечно. А только тогда, когда прикинул, что на дощечках все-таки про сокровище сокрытое сказано. И так лихо у него учение пошло, года не минуло, как сей премудрости выучился. И начертанное разбирать, и самому чертить-резать. Только на дощечках тех ничего интересного не оказалось. В смысле - про сокровище. Про человеков есть, про зверей всяких, про земли заморские, про звезды, даже про то, отчего дождь бывает, - а про сокровище - ни словечка. Правду сказать, он не все прочитал. Но и того, что осилил - с лихвой хватило. Зачем это кому-то помнить понадобилось? Что в том проку, люди где-то с песьими головами живут? Или то диво, что песьих хвостов нету? Набрехали, небось, половину... А то и все сразу.
Так и рос Алешка, от весны к весне, от лета к лету. Годами мужал, а ветра в голове так и не избыл. Как и избыть-то, коли таким пригожим вырос - девки от него на игрищах глаз оторвать не могут. Ему то нравится, вот и выхаживает гоголем. В работе не особо мастак, - получше него работнички найдутся, - зато в забавах да на язык, тут ему, пожалуй, равных не сыщется. Как через костер под новый год прыгать, птицей порхает, или там песню затянет - соловьи смолкают. И драться наблатыкался. Только не кулаками, хитростью берет. Потому - как отмочит чего на гулянье, так парни его проучить собираются. Подстерегут, навалятся гурьбой, - в одиночку ухватить и думать нечего, - а он все одно выворачивается. Иной только руку размахнет, чтоб, значит, от всего сердца, глядь, - Алешка из него уже всю пыль выбил, что спереди, что сзади. Вьется вокруг оводом, улучит момент - ужалит, и снова вьется.
А что дури много, далеко ходить не надо. Ну, кому еще придет в голову девок с-под моста пугать? Течет себе неподалеку от города речушка. Имени у нее не то, чтобы совсем нету, только каждый ее по-своему зовет. Кстати сказать, небольшая-то она небольшая, а налимы в полпуда водятся. Так вот через ту речушку мосток перекинут. Свалили три или четыре лесины, перила приделали - вот тебе и мосток. Конечно, лесины стесали, чтоб поверхность поровнее была. Девки через него по ягоды ходят. Вот и удумал Алешка их попугать малость. Там, с той стороны, что от города дальше, промеж лесин прореха имеется, такая, - рука проходит. Вот молодец и пристроился под мостком. Травы речной на себя нацепил, чтоб не узнали. Сидит, ждет. Сидеть, правду сказать, неудобно, того и гляди свалишься, а под берегом яма. В ней, сказывали, даже не налим живет - налимище. Ан сколько не ловили - в четверть пуда попадались, а чтобы больше - того не было. Наконец, слышит, идут девки. Смеются чему-то, переговариваются. Взошли на мосток, Алешка изловчился, да как схватит какую-то за ногу! Та завизжала, а он из-под лесин как гукнет! Девки свету белого не взвидели, так перепугались. К городским воротам летят, быстрее ветра, верещат на всю округу. Алешка же, - он и так еле-еле держался, - в воду полетел. Течения почти нету, подкручивает слегка, ан и ухватиться не за что. До места, где вылезти можно, всего ничего, только чувствует Алешка: ухватил его кто-то за порты, и вниз потихоньку тянет. Ногами дрыгает, а там что-то скользкое. То ли налимище, то ли - того хуже - водяник, в наказание за баловство. Не по себе молодцу стало, думал подшутить, ан и сам в беду угодил. На помощь не позвать, - коли узнают о его проделке, лучше утопнуть, - а самому не выбраться. Счастье, портки лопнули. Видали, как рыбка мелкая, когда ее хищник гоняет, из воды выпрыгивает? Вот так и Алешка выскочил. От речки дунул, почище девок. В лесу огонь разводил, обсыхал, чтоб следы замести...
Обошлось, да не научило... Может, потому и не научило, что никакой не водяник оказался? Алешка, несколько дней спустя, наведался, к мосточку-то. Ниже его и увидел коряжину, а на ней - кусок портов своих. Зацепился за нее, когда в воду свалился. Стал ногами дрыгать, - от дна оторвал...
Да хоть бы и водяник оказался... Тоже с ним же приключилось. Знамо дело, зимой девки обычай имеют, суженого выгадывать. Соберутся на девичник, что-то там промеж себя пошушукаются, а как полночь настанет, поодиночке к бане бегают. Дверку тихонько приоткроют, просунут осторожненько кто плечико обнаженное, кто спинку, а иная - так... вот... И ждут. Коли суженый богатый будет - мохнатой лапой баенник погладит. Коли бедный - рукой холодной. Ну а ежели хлестнет чем, ждать девке еще год.