Как люди умирают
Шрифт:
— Ну что, отец? Плохо твое дело?
Старик что-то проворчал и кивнул головой.
— Без тебя, что ли, в поле идти?
Да, кивал старик, пусть идут без него. Ведь сейчас каждая минута дорога, началась жатва. Потеряешь утро, а там, гляди, налетит буря с грозой — и размечет копны. Все ушли из дому, даже Жакине. Старик остался один. Вернувшись вечером, дети увидели, что он все так же лежит на спине, с открытыми глазами, и лицо у него какое-то задумчивое.
— Ну что, отец, полегчало тебе?
— Нет, не полегчало, — пробормотал старик.
Чем бы ему помочь? Катрина предложила сделать винный отвар с травами. Но
Наутро, перед уходом в поле, дети подошли на минутку к отцу. Да, старик и впрямь болен. Никогда еще не лежал он вот так, как сейчас, вытянувшись неподвижно. Доктора бы надо. Да вот беда — далеко ехать за ним, в Ружмон. Туда шесть лье да оттуда шесть — двенадцать лье. Целый день пройдет. Старик, который прислушивался к разговору, начал метаться — он разгневался: на что ему доктора? Толку от них никакого, а деньги плати.
— Не хочешь? — спросил Антуан. — Что ж, тогда мы пойдем в поле.
— Понятно, идти надо. Не со мной же тут сидеть, все равно этим не поможешь. Земле вы нужней, чем мне, — говорил отец.
Прошло три дня. Каждое утро дети уходили в поле, и старик оставался один. Он лежал неподвижно, и только когда ему хотелось пить, он протягивал руку за кружкой с водой и думал: «Теперь я как старая лошадь — надорвется она на работе, упадет где-нибудь в углу и умирает, всеми забытая. Работал целых шестьдесят лет, а теперь уж ни на что не годен, зря только занимаю место да стесняю детей. Самое лучшее умереть поскорее».
Дети не очень горевали. Земля приучила их к спокойствию. Они слишком были близки к земле. Жаль, что лишатся они своего друга, но что поделаешь, да и некогда к тому же горевать. Минутку утром да минутку вечером — больше они никак не могли уделять отцу. Если бы он вдруг поправился и встал — значит он еще крепок; ну а если умрет — значит пришло ему время помирать. Каждый знает — против смерти не пойдешь; раз она поселилась в человеке, ничем ее не выживешь — ни молитвой, ни лекарствами. Вот корова — та другое дело, ее и вылечить можно.
По вечерам Жан-Луи глазами спрашивал детей, как идет уборка урожая. И когда они пересчитывали, сколько нажали снопов, и хвалили хорошую погоду, его глаза светились радостью. Как-то раз дети опять заговорили о враче. Но старика это привело в такое волнение, что они побоялись, как бы это не ускорило его смерти, и оставили отца в покое. Жан-Луи попросил позвать к нему старого его приятеля, полевого сторожа, папашу Николя. Папаша Николя был старше Жан-Луи, в сретенье ему исполнилось семьдесят пять лет. Но он все еще держался прямо, как тополь. Он пришел и с серьезным лицом сел у постели больного, Жан-Луи не мог говорить, только смотрел мутными глазами на своего друга. Старик Николя тоже молчал. И так, не произнося ни слова, они просидели вместе целый час, довольные уж тем, что видят друг друга; оба молча вспоминали далекие дни молодости. А когда дети вернулись в этот вечер с поля, то увидели, что отец лежит окоченевший, с широко раскрытыми глазами: он умер.
Старик отошел тихо, не застонал, не пошевельнулся. Последний вздох его улетел и растворился в вольном воздухе полей. Он никого не потревожил своей смертью — сам, как умел, справился с последним своим часом. Так умирают животные: они забиваются перед смертью куда-нибудь подальше ото всего живого и умирают.
Первым
— А отец-то помер, — сказал он, обернувшись к остальным.
— Помер отец, — повторили вслед за ним Антуан, Катрина и Жакине. Их ничуть не удивила эта смерть. Жакине, вытянув шею, с любопытством рассматривал издали мертвого деда. Дочь плакала тихонько, вытирая глаза косынкой; сыновья молча шагали по комнате, загорелые их лица побледнели.
— А все-таки порядком протянул наш старик. Крепок, знать, был!
Эта мысль утешала их, они гордились силой своего рода.
Ночью никто не выдержал позднее одиннадцати — все заснули; и Жан-Луи опять остался один. Он спал вечным сном, и на его лице застыло выражение глубокого раздумья.
Чуть свет Жозеф отправился в Кормье за священником. Антуан и Катрина, оставив Жакине у тела умершего, ушли в поле, — ведь уборка еще была не закончена. Но мальчугану стало скучно сидеть одному около бездыханного деда, и он то и дело выбегал на дорогу — бросал камнями в воробьев, смотрел на бродячего торговца-коробейника, который расхваливал соседкам свои цветные платки. Вспомнив о старике, Жакине спешил домой, но, убедившись, что дед лежит все так же неподвижно, снова убегал — посмотреть, как дерутся собаки.
А в это время в открытую дверь забрели куры и преспокойно разгуливали по комнате, разрывая лапками и клювом утоптанный земляной пол. Огненно-рыжий петух заметил неподвижное тело и встревожился. Петух был осторожный и опытный, он прекрасно знал, что у старика никогда не было привычки лежать в постели после восхода солнца. Вытянув шею и округлив блестящие глаза, петух издал свой звонкий клич, он возвестил смерть старика; и куры с кудахтаньем, поклевывая земляной пол, одна за другой вышли из комнаты.
Священника ждали к пяти часам. Из сарая тележника, который сколачивал гроб, уже с утра доносились визг пилы и стук молотка. Жителям Ла-Куртей хорошо были знакомы эти звуки, и, заслышав их, все, кто еще не знал о смерти старика, говорили: «Слышь-ка, Жан-Луи-то помер».
Антуан и Катрина вернулись с поля. Нельзя сказать, чтобы им было очень уж грустно, — ведь такого урожая, как в этом году, не было, пожалуй, уже лет десять.
Вся семья ждала священника, и, чтобы скоротать время, все что-нибудь делали: Катрина варила суп, Жозеф пошел за водой, Жакине послали посмотреть, вырыта ли могила. Священник приехал только в шесть часов. Вместе с ним на повозке сидел мальчик — церковный служка. Остановив лошадь возле дома Лакуров, священник слез, вынул из повозки завернутые в газету епитрахиль и стихарь и, облачаясь на ходу, сказал:
— Поспешим, дети мои, в семь мне надо уехать.
Никто, однако, не торопился. Сходили за двумя соседями, которые должны были нести гроб на старых, почерневших от времени носилках. А когда соседи явились и все уже собрались тронуться в путь, прибежал Жакине с криком, что могила еще не готова, но идти все-таки можно.
Первым, читая по книге латинские молитвы, шел священник; за ним маленький служка нес помятую медную чашу со святой водой и кропильницу. Когда проходили мимо сарая, где обычно дважды в месяц служили мессу, из него вышел и стал во главе процессии второй мальчик, который нес прикрепленный к концу палки крест. За гробом шла семья покойного; мало-помалу к ней присоединилась вся деревня, а позади всех бежали грязные, вихрастые и босоногие мальчишки.