Как много в этом звуке…
Шрифт:
— Да ничего вроде, — смутился я. Не часто все-таки вот так твоим здоровьем интересуются.
— Бледноват ты, старик, надо бы тебе почаще на воздухе бывать. Точно не хвораешь? Смотри! А зарабатываешь как, хватает?
— Косо-криво, худо-бедно… — попробовал было я отшутиться, но Еремей со спокойной решительностью пресек мои попытки.
— Сколько? — спросил он твердо.
— Средняя по стране — как раз моя зарплата.
— Ты что, обалдел?! Это же не зарплата, это… Оплошал ты маленько, оплошал… Уж кто-кто, но ты… Прокололся где-то, проштрафился? Нет? Ну смотри… Да, а квартира? В порядке? Ты ведь когда-то в коммуналке
— Женат.
— Детишки есть?
— Есть.
— Мальчик? Девочка? — В голосе Еремея послышалось нетерпение и самую малость — раздражение.
— И мальчик, и девочка.
— Что-то, я смотрю, ты не очень разговорчив, а? — Еремей пристально посмотрел мне в глаза, словно желая убедиться в том, что я не скрываю от него ничего важного.
— Знаешь, хвалиться особенно нечем. Дети как дети. Тут я тебе не скажу ничего нового.
— Почему же, запросто можешь! — усмехнулся Еремей. — У меня-то детей нет… Все никак не соберемся. Да и не поздно ли собираться…
На автобусной остановке мы подошли к очереди, нагруженной сумками, раздутыми портфелями, мешками. Все терпеливо ждали момента, когда подойдет автобус, когда они смогут влезть в него, когда они смогут наконец перешагнуть порог своей квартиры, разомкнуть онемевшие пальцы и, выпустив ношу из рук, упасть на что-нибудь мягкое, перевести дух.
— Знаешь, — сказал Еремей, — пойдем пешком. Ну его к черту, этот автобус!
Отойдя от автобусной остановки, мы, не торопясь, двинулись к дому, где уже немало лет проживал мой старый друг Еремей. Мягко и сдержанно поскрипывал снег, а между новыми многоэтажными домами светило холодное закатное солнце, освещая воздух, дома, сугробы чистым розовым светом.
— Я смотрю, автобусная проблема наводит тебя на невеселые мысли, — сказал я.
— Проблемы — они и есть проблемы. Многие, правда, на них попросту плюют. Единственное, что могут себе позволить. Но большинство привыкает к проблеме, к любой, причем настолько, что и избавляться от нее не хочет. Как от старой, родной, милой сердцу бородавки на кончике носа. Нет, автобусные беды меня не волнуют. Пешком я добираюсь за десять минут, на автобусе — за пять. А если учесть ожидание, оборванные пуговицы, раздражительность, которая окружает тебя в автобусе со всех сторон… Нет, старик, нет. Скажи, я прав?
— На моей памяти ты всегда был прав. Даже когда это тебе вовсе не требовалось.
Еремей с подозрением посмотрел на меня, не зная, как отнестись к этим словам. Все-таки мы слишком долго не виделись, чтобы понимать друг друга с полуслова.
— Может быть, старик, может быть… Но знаешь, всегда быть правым тяжело — не можешь позволить себе ошибку, не можешь брякнуть что-нибудь от фонаря, шутки ради, от хорошего настроения… В постоянной правоте есть что-то от ограниченности, если не сказать — тупости. А?
— Послушай, — решился я наконец на прямой вопрос, — ты так и не сказал, чем занимаешься.
— Хм, — Еремей хмыкнул так, будто давно ожидал этого вопроса и вот еще раз убедился в своей проницательности. — Чем занимаюсь… Так ли уж это важно, старик? Важны результаты. Судьба не доверила мне ни завода, ни государства, даже самого завалящего. Хотя я бы не отказался… Иногда, знаешь, выпив рюмку-вторую, я присматриваю себе какую-нибудь нейтральную обеспеченную державу с отлаженной, неторопливой жизнью, с не очень суровым климатом и послушными подданными, которые бы чтили закон и, разумеется, меня. — Еремей усмехнулся, но как-то скованно, хотя я ожидал, что он расхохочется.
Мы вошли в дом и остановились на небольшой площадке. Еремей не торопился вызывать лифт, видимо, желая закончить разговор. С улицы вошли две бабули с авоськами, от которых, кажется, руки у них вытянулись до колен, и Еремей легонько оттеснил меня от лифта. Солнце осветило его красноватым светом, очки сверкнули непроницаемо и зловеще. И тогда впервые за этот вечер я почувствовал, что между нами уместилось полновесных двадцать лет. Возникло жутковатое чувство, будто я совершенно не знаю стоящего передо мной невысокого человека. Обдала холодком мысль о том, что это и не человек вовсе, а какое-то непонятное существо, оно приняло облик моего старого друга и хочет чего-то добиться от меня.
— Старик, — доверительно заговорил Еремей, — мы сейчас не на солнечной набережной, нам далеко не по двадцать, и нет никакой надобности произносить возвышенные слова о призвании, предназначении, предопределении… Знаешь, раньше я смеялся, когда мне говорили, что любое дело почетно, любое дело достойно. Мне казалось, что меня обманывают и хотят затолкать в какую-то дыру. Я уже не смеюсь над этими словами. Я с ними согласен. Действительно, сильный человек в любой самой гнилой и никудышной конторе может обеспечить свои потребности. Помнишь, как самоуверенно мы примерялись к высшим достижениям человеческой цивилизации, к ее столпам? Теперь я примеряюсь к своему соседу по площадке — директору комиссионного магазина. Ношеными тряпками мужик торгует. Нет-нет, он не прощелыга, не хапуга, он хороший парень и живет хорошо. И результаты у него есть.
— Результаты?
— Он не связан ни дурацкими иллюзиями, ни зарплатой. Не знаю, сколько зарабатывает мой сосед, вряд ли и он знает. Да это и не важно. Каждому человеку нужно различное количество денег. Скажи, только честно, — ты свободен?
— Не думаю… Я до сих пор скован иллюзиями, зарплатой. Но, знаешь, Еремей, откровенно говоря, я не уверен, что так уж стремлюсь освободиться от всего этого.
— Старик! — с преувеличенной восторженностью заорал Еремей. — Наконец-то я узнал тебя! А то вот болтаю с тобой о всякой всячине, а сам маюсь — да тот ли это тип, который блистал когда-то в нашей компашке?! Теперь вижу — тот.
В лифт вместе с нами втиснулись две девушки — розовощекие, с шалыми глазами и пересыпанными снегом волосами. Не прекращая хихикать и перешептываться о чем-то заветном и не всем доступном, они изредка поглядывали на нас, но, к сожалению, не было в их взглядах ничего, кроме опаски. Одна девушка нажала кнопку десятого этажа и уже потом виновато обернулась к нам.
— Вам тоже на десятый? — спросила она.
— Нет, нам пониже, — ответил Еремей. — Но с вами мы готовы взлететь на самый верх.