Как много в этом звуке…
Шрифт:
В отделе знали об их отношениях больше, чем они сами. Над их отношениями шефствовали, о них заботились, их пытались поддержать, направить в нужную сторону, ускорить, чтобы побыстрее довести до семейной завершенности.
— Странно, — пробормотала женщина и вышла поделиться соображениями. Соседние отделы тоже были извещены, их свадьбы ждали как большого общего торжества, которое бы разрушило унылую повседневность.
Вошла Света и молча села на свое место. Подчеркнуто независимо, озабоченно.
— Тут пронесся слух, что мы поссорились, — сказал он.
Она не ответила.
—
— Отстань.
— Вот как… Ну, хорошо. Уже пять часов. Рабочее время кончилось. А свободное нужно использовать интереснее. Сегодня день всего… всего, — он перелистнул календарь, — около семи часов. Самый короткий день в году. Как раз семь часов — рабочее время. А все свободное время приходится на ночь.
Он уже ничего не ждал, неизвестность кончилась. Телефонный звонок снял всю его тревогу. Именно это должно было случиться или что-то совсем другое, но звонок успокоил его.
— Тебя ждут, — сказала девушка. — Ты не забыл? Холодно ведь. Замерзнет, — она нервно усмехнулась.
Алексей молча оделся, не видя ее наполненных слезами глаз, не слыша ее напряженного голоса. Вернее, стараясь ничего не видеть и не слышать. Это было нетрудно, потому что его давно уже здесь не было.
Едва он вышел на улицу, ветер с силой толкнул его в спину, наполнил холодом и снежинками мохнатую шапку. Он все больше волновался. «Отчего бы?.. — подумал. — Ведь все ясно, все понятно. Будет то, что происходит каждые полгода». Он снова выходил на хорошо знакомый круг.
Остановился. Несколько раз глубоко вздохнул и увидел. Женщина стояла к нему спиной, но он узнал ее по стройным, сильным, несколько тяжеловатым ногам. Узнал и совсем разволновался.
Прогрохотал освещенный трамвай с замерзшими стеклами. Прошуршал троллейбус, роняя сверкающие капли электричества. Еще один трамвай.
Наконец он подошел.
— Привет.
— А-а, здравствуй! Раньше ты не опаздывал.
Улыбка. Метнувшиеся брови. Рыжая лисья шапка, казалось, тоже принимала участие в выражении ее лица. Шалом, уверенном, взволнованном.
— Не спешишь? — спросила. И он понял, что она тоже волнуется.
— Нет. Еще нет. Мне к семи. А сейчас… Сейчас только четверть шестого.
— У нас с тобой никогда не было столько времени.
— Да, — улыбнулся он. — Мы даже успеем помириться. И снова поссориться успеем. Но я не хочу ни того ни другого. Понимаешь, Таня, неинтересно. Как в плохом фильме, когда заранее знаешь конец.
— А если… Если на этот раз конец будет другим? — спросила она, наклонив голову.
— Ха! Фильм может быть другим, а конец будет тот же. Штамп. Разве не так? Хороший вечер неожиданно оказался свободным. Случайно подвернулся номер телефона. Почему бы не пощекотать себе немного нервы, тем более что это ничем не грозит. Верно?
Они дошли до конца квартала, повернули обратно, Алексей надеялся, что Таня будет разубеждать его. Зачем же тогда звонить? Но она ничего не ответила. И только немного погодя спросила:
— Почему не заходил?
— Не знаю. Понимаешь, не знаю! Не знаю, и все! Поняла?!
— Что с тобой?
— Ничего! Понимаешь, со мной ни-че-го! Каждый раз все повторяется заново. Слишком это болезненная штука. И сейчас… Побудь я с тобой еще полчаса, и опять все начнется сначала. Нервотрепка, письма, звонки. У тебя снова будет мало времени, снова появятся необыкновенной важности дела. И в конце концов ты снова уйдешь. Ты не знаешь, как это… Бывает. Это не прихоть, не похоть, даже не любовь. Любовь — бирюльки по сравнению с этим, поняла?! Манная кашка. Здесь что-то другое… Ты не представляешь…
— Какой-то ты сегодня…
— Я совсем не такой, как ты думаешь. С тобой я вот такой, а с другими — другой. Но с тобой я не могу вести себя иначе. А другие, возможно, видят меня таким, каким хочешь видеть ты.
— Все это слишком умно. Ты просто хочешь казаться лучше, чем есть на самом деле.
Алексей успокоился. Он волновался в ожидании перемен, боялся их. Но все оставалось по-прежнему. И завтрашний день будет таким же. Даже длиннее. Дни стали увеличиваться.
— А знаешь, — сказал он, — воробьи почему-то садятся только на те деревья, которые вдоль дорог, а в сквере, вон глянь, ни одного нет.
— Наверно, теплее над дорогой.
— Наверно. А может…
— Что же ты замолчал?
— Продолжить? Слушай. Ты позвонила сегодня: «Почему не заходил?» Тебя ведь интересует, почему я не заходил? Тебя это страшно интересует? Хочешь, я буду звонить десять раз на день? Хочешь, буду заходить каждый день?! Хочешь, не оставлю тебя ни на минуту?! Ты хочешь этого?
— Не знаю…
— А я не могу иначе. Да и зачем иначе?
Сквозь снег было видно, как вспыхивали и гасли громадные, словно живые, глаза светофоров, они будто медленно и важно моргали в темноте. На мостовой от машин оставалось по две широкие полосы. Как лыжня великана.
— Где ты празднуешь Новый год? — спросил он. — Хочешь, приходи к нам в наше уважаемое учреждение. У нас как раз свадьба.
— Кто женится?
— Я.
— Ты?! Поздравляю. Я рада за тебя.
— Спасибо.
— Ну, я, наверно, пойду. В таком случае. Да и тебе пора.
Он смотрел на ее удалявшуюся, таящую в снегопаде фигуру и все сильнее чувствовал боль от незначительности всего того, что ожидало его завтра — автобус, давка, работа, разговоры о соседских кознях, о болезнях, намеки, ухмылки за спиной. И снова бумаги, бумаги… Ужасно длинные и ужасно пустые дни. А вечера… Что будет с ними? Она уносила с собой тревогу, злость, измену — все. И оставляла совсем ненужное спокойствие.
— Таня! — он бросился догонять ее.
А потом наступила весна, прошел первый дождь. Невидимые в темноте капли срывались с карнизов, с балконов и летели вниз. Отдельные капли падали ему на голову и запутывались, дробились в волосах. Рядом светился окнами большой дом. Мелькали тени. Из открытых форточек слышалась музыка. Пахло весной, теплой землей, липкими почками, дождем. И еще какой-то далекой тревогой. Словно эта его жизнь на земле уже не первая, и вот пришло воспоминание о прежнем пребывании на земле, от которого ничего не осталось, кроме легкой тревоги и чувства узнавания. И теперь вот снова — ночь, земля после дождя, теплая кора деревьев, мягкие почки…