Как много в этом звуке…
Шрифт:
— Спасибо, — сказал он серьезно. — Мне очень нравится. Только почему у лешего нет детей?
— У него были дети, — не задумываясь ответила Танька, — но балованные, леший их отшлепал, они убежали в лес и заблудились.
— Это грустно, — сказал Вовушка. — Мне его очень жаль.
— Мне тоже. Поэтому я нарисовала ему кикимору болотную. Они вместе будут жить. А однажды леший встретит своих детей в лесу, но не узнает, потому что они будут уже старыми лешими.
— Боже! Какой ужас! — Вовушка схватился за голову и непритворно застонал. — Нет, я больше не могу слушать эту кошмарную историю!
Таньку увели спать, уложили дружными усилиями, и она заснула у всех на глазах,
— Ну, хорошо, Вадим, а все-таки… Чем ты живешь?
— Фотографией он живет! — быстро и зло ответила Наталья Михайловна. — Снимает передовиков, новаторов, рационализаторов, снимает токарей, у которых на верстаке стоит красный флажок, причем насобачился снимать так, чтобы был виден и флажок, и счастливый токарь! А еще он снимает бригады и участки при награждении их флажками. Я правильно называю ваши производственные единицы?
— Почти, — отчужденно ответил Вадим Кузьмич. — Не считая того, что токари не работают за верстаками. А в остальном все правильно.
— Помимо этих сюжетов, Вадим Кузьмич Анфертьев, выпускник горного института, последнее время смело берется за освоение новых тем — он снимает похороны директорской бабушки, свадьбу сына главного технолога, а они за это здороваются с ним, если, разумеется, замечают его при встрече. А недавно заместитель начальника гаража пожелал сняться для паспорта, а заводскому электрику пришла идея оформить стенд по технике безопасности… Я ничего не путаю, Вадим?
— Ты забыла сказать, что мне приходится фотографировать заводские свалки для стенда «Не проходите мимо». Среди моих клиентов — заводские пьяницы. Мне поручено делать их портреты в злачных местах. Наутро, протрезвев, они приносят бутылки и просят не вывешивать их физиономии у заводской проходной. И я беру бутылки, а снимки, естественно, отдаю им на память! Делаю это не только ради бутылок, но и потому, что считаю дурью собачей вывешивать изображения пьяных людей в общественных местах. А в остальном, Наталья, ты сказала все правильно.
Вовушка, слушая Вадима Кузьмича, все пытался понять — издевается ли тот над Натальей Михайловной, над ним, Вовушкой, или над самим собой.
— А дальше? Что дальше?
— Дальнейшее состоит из повторения вышеперечисленного. — Вадим Кузьмич жестко посмотрел Вовушке в глаза.
— А ты не хочешь вернуться к…
— Вовушка, — протянула Наталья Михайловна. — О чем ты говоришь! Есть такое понятие — дисквалификация.
— Ты хочешь сказать…
— Нет, я не хочу вернуться, — ответил Вадим Кузьмич. — Мне нравится то, чем я занимаюсь.
— Этого не может быть, — сказал Вовушка, — хотя, если подумать…
— Не надо! — оборвала его Наталья Михайловна. — Не надо думать над тем, как подсластить пилюлю. Давайте называть вещи своими именами. Не всем же быть удачливыми, не всем дано ломать обстоятельства, большинство полностью от них зависит. Потешать людей, показывая им фотки с пьяными физиономиями, наверно, и в этом можно находить смысл жизни! — Наталья Михайловна расхохоталась громко и отрывисто, так что смех стал продолжением ее слов, самым сильным доводом.
Вовушка и Вадим Кузьмич решили, что наступил удачный момент наполнить рюмки — их руки столкнулись у бутылки. Они понимающе улыбнулись друг другу, и улыбка объединила их и утешила. А Наталья Михайловна, нанеся безжалостный и верный удар, отвернулась горделиво, показав мужчинам высокородный профиль, несколько подпорченный, правда, разросшимися родинками, которые вполне можно было назвать бородавками, но из уважения к даме мы этого не сделаем.
И вот теперь, когда мы взглянули на Наталью Михайловну с близкого расстояния, можно сказать несколько слов об этой женщине. Она столь явственно видела свое превосходство над мужем, что даже не хотела скрывать это от кого бы то ни было. Такое право давали ей разочарования, эти пожарища, в которых сгорели мечты о красивой и значительной жизни. А когда сгорают мечты, когда сгорают самые заветные мечты о нарядах, вечерах в сверкающих залах, среди известных людей, свет славы которых дает смысл твоему существованию, когда отпылают и рухнут обгоревшие сваи мостов, соединявших тебя с чем-то прекрасным и недостижимым, ты начинаешь понимать, что на черных пожарищах годами не появляются зеленые ростки обновленных желаний. Выгоревшие пятна остаются в душе и делают человека суше, может быть, даже сильнее, но сила исходит не от доброты и возможностей, нет, она от ущемленности, обиды, разочарований.
Другими словами, эта сила от слабости.
А что касается пепелищ, то у кого их нет? У кого нет угасших желаний, потерявших смысл стремлений, разоренных и разграбленных надежд, словно по ним прошлись татары поганые! Но Наталья Михайловна отличалась тем, что сама никогда не забывала об этом, да и другим не давала забыть. Оглядываясь иногда назад, скользя взглядом по пепелищам своей души, поднимая в себе маленькие смерчи из праха былых желаний, Наталья Михайловна испытывала странное наслаждение. Вид пожарищ давал ей чувство незаслуженной обиды, нанесенной людьми злыми, глупыми и недостойными.
Можно увлекательно рассказать о воспоминаниях, которым предавались Вовушка и Вадим Кузьмич, о воспоминаниях, составлявших часть их прошлого. Возможно, они заставили бы их всплакнуть, появись на столе еще одна бутылка водки. Не менее интересен был рассказ Вовушки о старом городе Кордове, о том, как заблудился он в центре Мадрида и тем до сих пор был счастлив, о злачных подвальчиках плацца Майор, об оружейных лавках Толедо, о полотнах трагического художника Эль Греко, о королевском дворце неописуемой роскоши и сдержанного достоинства, который тем не менее по этим показателям явно уступает отечественному Эрмитажу, и, наконец, об универмагах, барахолках, распродажах.
Надо отметить, что к последнему Вадим Кузьмич отнесся почти безразлично, чего нельзя сказать о Наталье Михайловне. Куда деваться, одно лишь упоминание о мадридском универмаге Пресьядос всколыхнуло что-то важное в ее душе. Поминутно вскакивая, ломая пальцы, прижимая их к раскрасневшимся щекам, она уточняла, сравнивала, сопоставляла цены, расцветки, зарплаты, фасоны, пока, насытившись, не откинулась обессиленно на спинку стула, глядя отрешенно куда-то в далекую даль и, конечно же, видя солнечную Испанию и там себя — счастливую, нарядную, веселую.