Как писать книги
Шрифт:
Основное правило такое, что события должны нарастать. Сначала героиня с мамой переселяется в сельский дом, знакомится с шерифом, который симпатичный, но… и с местным барменом, который просто симпатичный, без «но». Потом начинаются странные события. Выясняется, что… Из сундука вытаскивают первый скелет. Шериф ведет себя, по меньшей мере, странно, а бармен утверждает себя в позиции хорошего парня. С чердака падает второй скелет, злее первого. Шериф оказывается гадом, бармен — героем. Потом все взрывается, но это уже кульминация.
Д'Артаньян хочет стать королевским мушкетером. Сначала ему мешает Рошфор, потом, вроде как, Атос, Портос и Арамис (дуэль), но недоразумения быстро разрешаются. Что еще стоит на пути гасконца? Нужно совершить некоторое
Развитие действия — это описание выполнения одного или нескольких квестов.
Здесь важен вот какой, мне кажется, момент. Да, действие идет по нарастающей, иначе будет неинтересно. Задания всегда усложняются, роли персонажей очерчиваются все четче: друзья — так друзья, враги — так враги. Ко второму-третьему квесту герой уже настолько крут, что способен прощать друзьям слабости, он справляется сам — и не все же могут быть сверхчеловеками! Не всем дано… Д'Артаньян оставляет на пути мушкетеров, а сам добирается до Дувра; Гарри Поттер оставляет сперва Гермиону, потом Рона и добирается до не помню какого, очередного, артефакта. Что не мешает ни дружбе, ни уважению, ни добрым отношениям персонажей. От каждого по способностям.
В процессе выполнения заданий, в процессе укрупнения персонажей (все меньше оттенков, все больше черно-белой гаммы), автор иногда переходит на галоп. Я говорила раньше, что ритмы жизни изменились очень сильно: мне даже «Терминатор» показался затянутым. А теперь вот скажу обратное: когда события в романе, ближе к кульминации, начинают скакать, как обезумевшие блохи, читатель теряет нить повествования и вообще перестает понимать, что происходит.
Одно дело — ритм, пусть и быстрый; другое дело — лихорадка. В ритме всегда присутствует уверенность. Человек, погруженный в чужой ритм, пусть даже достаточно быстрый, не устает: он чувствует надежность опоры. Его ведет твердая рука, его не уронят, не опрокинут, ничто не сорвется. Лихорадочный темп всегда нервирует. Читатель сидит с книгой для того, чтобы переживать за героев — но не для того, чтобы его нервировал текст. Это совершенно разные вещи! Лихорадочный темп создает ощущение ненадежности. Читателю кажется, что он сейчас упадет, что его толкнут, что автор вот-вот «даст петуха» в своем истеричном пении.
Когда вы подбираетесь к кульминации, события — да — ускоряются. Но следите за тем, чтобы не сбиваться с ритма. Помимо действия, сплошного действия, давайте хотя бы небольшие описания. Замедлить темп можно с помощью прилагательных. Наречия не помогают, мне кажется: они слишком тесно связаны с глаголами. Прилагательное позволяет притормозить. Причастные и особенно деепричастные обороты при ускоренном темпе создают эффект захлебывания: автор как будто тонет в собственных словах. Если вы несетесь галопом, пишите простыми предложениями и чуть-чуть притормаживайте, используя прилагательные.
Помню, давно-давно, подруга (та, что допекала меня советами) говорила: «Ну куда ты спешишь?» Я понимала, что она права, и злилась. Действительно, приближаясь к кульминации, я начинала торопиться. Мне было скучно зависать на каких-то промежуточных сценах или что-то объяснять, я сломя голову неслась к финалу. Потом всегда приходилось возвращаться и переписывать эти последние главы перед кульминацией.
«Скучные» сцены
Еще один момент, который меня сильно мучил в самом начале моей писательской карьеры, — так называемые «обязательные скучные сцены».
Роман обычно задумывался ради каких-то эпизодов. Например, дико, просто безумно хотелось описать встречу героев, причем один переодет до неузнаваемости, а другой — в трудном положении (на проклятых галерах, например). И вот тот, который переодетый, смотрит на того, который на галерах, и испытывает разные чувства. А тот, который на галерах, — бах, и узнал того, который переодетый. Вот это да!..
Ради этого эпизода придумываются герои. Под них подгоняются обстоятельства. Но дальше — о, дальше… Дальше же надо описывать что-то еще, потому что нельзя же питаться одними пирожными! Невозможно построить роман на одних только душераздирающих эпизодах, нужны какие-то сравнительно бытовые сцены (насколько возможны бытовые сцены в подобных романах).
То есть кто-то куда-то шел, кто-то с кем-то говорил… Боже мой, о чем? О чем можно говорить? Чем они там вообще занимаются, когда не стоят на краю пропасти, под ураганным ветром?
Это серьезная проблема.
В «Конане» я ее решила для себя очень просто: выбросила все эпизоды, которые мне писать скучно. Если мне не хочется описывать таверну в Шадизаре, дворец в Аграпуре, бытовые подробности из жизни черных магов или неинтересные детали из жизни героических наемников Аквилонии, — ну так я их и не описываю. Просто напишу, что черный маг раскрыл черную книгу и замыслил черное злодейство, а наемники героически прыгнули на коней, забросили за спину двуручные мечи и поскакали навстречу событиям.
В других случаях номер не проходит. Необходимы подробности.
Что же делать?
Дело в том, что без так называемых «скучных сцен», т. е. без «мяса», без того, что подводит нас к душераздирающим эпизодам, действительно не обойтись. Есть три пути, и все три нужны:
— сделать эти сцены покороче,
— осознать их необходимость и полюбить ее,
— вплести в них намек на грядущее душераздиралово.
Правило таково, что герои из безвоздушного пространства не в состоянии разодрать душу никому. Чтобы душа болела за какого-то героя, он должен восприниматься как живой человек, как некая достаточно реальная личность. А для этого его необходимо поместить в некую конкретную среду, дать ему там пожить, как-то проявиться. Читатель должен понимать, где находится, как устроен мир.
Показывать устройство мира можно через действие и через описание. Как чередовать эти приемы — дело автора, для меня в этом всегда заключалась проблема. Лучше, конечно, — через действие. Оно и нагляднее выходит. В любом случае, только подробное изучение мира и персонажей правильно подготовит нас к сильным переживаниям.
В «Прерванной дружбе» у Войнич приходится долго читать об экспедиции в Южную Америку, о членах этой экспедиции, их характерах и отношениях. Детально описан характер главного героя — Рене, обстоятельства, побудившие его отправиться в опасное путешествие. Мы вообще очень много знаем о Рене. Далеко не всегда нам было интересно исследовать его жизненные обстоятельства, наследство, отца, сестру, тетку. Но когда в экспедицию приходит наниматься новый переводчик, жуткого вида оборванец, мы уже знаем заранее, как поведет себя Рене — ведь нам хорошо известен его характер. Мы подготовлены к сцене, она свалилась не с бухты-барахты, она естественным образом вышла из самой логики повествования. В результате — тот самый душераздирающий эпизод: оборванец опознан Рене как «человек нашего круга», возникает общая тайна, возникает дружба-зависимость, и затем на фоне этих отношений становится еще более ясной читателю простая и благородная душа Рене. Если бы Войнич срывала только самые лакомые цветы, то она ограничилась бы серией ярких сцен — но эти сцены неожиданно утратили бы свою яркость, превратились бы в обрывки некогда роскошного туалета.
Со временем я научилась делать «скучные» сцены. И не потому, что я понимаю их необходимость и смиряюсь с неизбежным. Вовсе нет. Я ведь заранее знаю, к чему веду, какое пирожное приготовила для читателя на десерт, через пару глав. Я предвкушаю то, для чего возвожу сейчас фундамент. И это предвкушение делает саму работу над «фундаментом» интересной. Более того, если постоянно держишь в голове, что все не просто так, что через две главы жахнет, — это ощущение передается через текст и читателю. Он тоже предвкушает, он тоже ждет. Догадывается, что будет круто.