Шрифт:
Чак сидел за тем же самым местом, за той же самой стойкой, в том же самом баре. Был вечер пятницы, а значит именно это место в этом баре принадлежали только ему и никому другому. Бар был темный. В воздухе повисла пелена табачного дыма, которая едкими клубами забивалась в прожженные легкие посетителей, что негромко переговаривались между собой под тянущийся ленивый мотив блюза. Всё, от грязных стекол до потрескавшихся кое-где массивных деревянных столов, говорило о том, что это место далеко не элитное, и точно уж не подходит по статусу такому человеку, как Чак. Усталые глаза сорокалетнего мужчины пытались разглядеть что-то особенное в сколотом крае мутного стакана. Может этот стакан напоминал его самого? Темные волосы с небольшой проседью, маскулинное лицо с неаккуратной щетиной. Да, что-то схожее явно есть. Сколотый край… Может и здесь есть параллель? Наверняка есть.
Он сидел, опершись на барную стойку, которая была уже сильно потерта в тех местах, где касались его локти. «Очень убедительный символ стабильности, – отметил он про себя, поднимая стакан с виски и отрывая локоть, – будто позвоночная грыжа, не спрашивая, напоминает мне неизменное положение дел, – он одним движением добил вязковатое содержимое стакана и с негромким стуком опустил его на стойку, – сказал бы я, будь у меня грыжа», – чуть поморщившись добавил он.
Бело-золотой длиннополый плащ-камзол, который носил Чак, за один вечер в этом злачном месте впитывал в себя столько табачного дыма и алкогольных паров, сколько за всю жизнь не видывал ни один такой же бело-золотой плащ. Многие считали недостойным делом марать рукава служебной формы о грязные столы подобного рода заведений. Но Чаку было плевать на мнения, а автоматический шкаф-химчистка на следующий день не оставляли ни единого пятнышка на высоком воротнике его шикарной формы. Да и вообще эти два дня выходных Чак планировал не забивать свою голову всякими глупостями типа чистки своей формы, будничным общением со свидетелями, или же мыслями о здоровом питании. По крайней мере сегодня вечером он намерен дать преступникам фору и набивать свою голову только алкогольным дурманом.
Чак лениво вскинул руку вверх, давая знак бармену налить ему еще стаканчик. Он безэмоциональным взглядом следил за тем, как кубик льда увлекается в центр водоворотом мутной жидкости и вертится, не в силах противостоять внезапно нахлынувшей силе. «Я этот кубик. Так же беспомощно кручусь в проблемах, которые льет мне на голову очередной высокопоставленный кретин, – он будто с некой злобой взглянул на грузного бармена и снова уперся в уже успокоившуюся жидкость, – И все же, каждый раз я остаюсь на плаву».
Работа у Чака была непроста и в физическом, и в моральном плане. Днем, пока светит солнце, он ездил по Новому Петербургу, проверяя догадки и опрашивая свидетелей, все время находясь в напряжении, ожидая, что очередной свидетель на самом деле окажется подозреваемым. Вечером же, а иногда и не смыкая глаз до самого утра, он выстраивал теории, примеряя те или иные паттерны поведения на личность потенциального преступника. Он работал усердно и перерабатывал, хотя никто его об этом не просил, и он с этого ничего не имел. Просто по-другому он не мог. Но он знал, что организму необходим отдых, поэтому каждую пятницу он приходил в бар, садился на свое насиженное место, выкидывал все мысли о работе и заливал освободившееся пространство алкоголем вперемешку с рефлексивными мыслями и самобичеванием. Смешать, но не взбалтывать. Он знал, что нужно будет опять проговорить это на сеансе психотерапии.
В принципе, ему нравилась его работа. Она была опасна, порою неблагодарна. Ведь из благодарности он получил лишь вычурный бело-золотой плащ и псевдо высокий статус в обществе. Псевдо – потому что он знал, и чувствовал спиной, с каким презрением и ненавистью его бурят взглядом сидящие в этом баре маргинальные посетители. Но они ничего не посмеют сделать, потому что знают, что такой плащ просто так не достается. И все, что им остается – это бессильная ярость.
Нравилась ему эта работа, потому что он знал, что несмотря на все презрение низшего класса к нему, и неприязнь его к классу высшему, он служит на благо людей, ради всеми любимой стабильности и безопасности. Пускай она ему иногда казалась слишком настырной, но она была необходима. Нравилась ему эта работа еще и потому, что порой он думал, что работает не для общества, а вопреки ему. Он представлял себя суровым родителем, воспитывающим нерадивого ребенка, когда каждый встречный лезет с советами, как это лучше сделать. Такими советчиками были индюки из управления, которые милостиво предлагали дела, со своим приклеившимся намертво надменным видом, тыкая толстым пальцем в голографические проекции заданий.
Вот поэтому он и сидел в этом забытом богом и самим Сенатом месте, категорически отвергая все советы коллег о том, что человеку такого статуса следует проводить время только в заведениях высшего общества. С претенциозными шторами, претенциозными картинами на стенах с антикварной претенциозной лепниной. Не сказать, и что это место было ему по душе. Он порою сам удивлялся, почему он раз за разом предпочитает этот гадкий бар обычным заведениям с чистыми окнами и средней выручкой. Будто некая часть его нутра не останавливаясь ныла и скреблась о стенки, пока он не удовлетворял ее прихоть и не шел пятничным вечером все той же проторенной дорогой.
Между тем, Чак уже находился в том состоянии, когда алкогольное опьянение еще не сделало из него только что эволюционировавшую обезьяну с непреодолимым языковым барьером, что ходит прямо с большим трудом. Но в достаточной степени для того, чтобы полными легкими почувствовать прохладный осенний воздух, не отвлекаясь на сторонние думы, дать ногам волю выбрать путь и всецело окунуться в картину мелькающих, смазанных, разноцветных огней неоновых вывесок.
Он провел ладонью над терминалом оплаты, и, слегка оттолкнувшись от барной стойки и покачнувшись, пошел к выходу. Дверь за ним скрипнула, и Чак сразу почувствовал, как груз из десятка недобрых взглядов моментально был снят с его спины. Он отошел на несколько шагов от дверей, обернулся, и его взгляду предстал знакомый вид, из-за которого возможно, он и ходил именно сюда. Невысокие каменные здания с рельефными фронтонами и шпилями, которые не так давно были частью археологического парка, классического примера архитектурных стилей эклектики и ампира, сейчас были отданы на растерзание низшим классам и сплошь увешаны ослепляющими неоновыми огнями. А от археологического парка осталась совсем небольшая часть, к которой, тем не менее, и близко не подпускали обычных людей, которые просто-напросто не могли позволить себе оплатить билет.
Чак уставился взглядом в уходящий вдаль старинный бульвар. Яркие красные, зеленые, синие неоновые лампы неровными полосами уходили в горизонт, с каждым метром бледнея от опустившегося легкого тумана. И там, где глаз уже не мог пробить застывшую в воздухе взвесь воды, туман обхватывал эти огни, перемешивал в своих недрах и выпускал калейдоскопом мятых акварельных капель, застывших в танце на вымоченном ватмане.
«Старый город, как отображение моего прошлого. Чем дальше, тем хуже его вижу, но оттого оно и красивее, – он грустно усмехнулся, – а на деле все те же нелепые решения, взглянув на которые, чувствуется только сожаление».
Конец ознакомительного фрагмента.