Как редко теперь пишу по-русски
Шрифт:
В письме от 30 января 1943 г. Набоков поздравляет Алданова с успехом "Начала конца". "Конечно, с радостью обращусь к вам, дорогой друг, коли будет нужно. Пока что у меня все складывается довольно благополучно. Если бы я мог выпекать по стихотворной пьеске в день или по рассказу раз в неделю, то снарядил бы энтомологическую экспедицию в Патагонию - так был бы богат. На самом же деле моя наука сильно тормозит мою литературу. И моя энгровская виолончель не дает музе говорить". Еще одно поздравление с успехом книги в письме Набокова от 7 апреля: "Ваша книга предвещена четверкой аврорных статей в "Бук оф дзи монтс". Желаю ей замечательнейший успех и очень, очень радуюсь за вас". 10 апреля Алданов отвечает: "Читал в газете, что Вы получили стипендию Гугенгейма. Это большой успех, - говорят, что ее не очень трудно продлить. Ставят ли они какие-либо условия?" Подобно тому как Набоков пишет постоянно о бабочках, Алданов, химик, автор книг и статей по химии, 10 мая делится с Набоковым мечтой: устроить лабораторию
Фрагмент из письма Набокова из Экта, штат Юта, от 6 августа 1943 г.:
"Мы живем в диких орлиных краях, страшно далеко, страшно высоко. Тут некогда были рудники, пять тысяч рудокопов, стрельба в кабаках и все то, что нам в детстве рассказывал неизвестный американцам капитан. Теперь безлюдие, скалистая глушь, "лыжная" гостиница на юру (8600 футов высоты), серая рябь осин промеж черни елей, медведи переходят дорогу, цветут мята, шафран, лупина, стойком стоят у своих норок пищуны (воде сусликов), и я с утра до ночи набираю для моего музея редчайших бабочек и мух. Я знаю, что вы не поклонник природы, но все-таки скажу вам о несравненном наслаждении взобраться чуть ли не по отвесной скале на высоту 12 000 ф. и там наблюдать "в соседстве" пушкинского "Бога" 1 жизнь какого-нибудь диковинного насекомого, застрявшего на этой вершине с ледниковых времен. Климат тут суровый, ледяные ветры, шумные ливни, а как только ударит солнце, налипают мучительные слепни - что им особенно приятно, когда ходишь, как я, в одних трусиках и теннисных туфлях; но ловля тут великолепная, и я редко так хорошо себя чувствовал. Город в двадцати пяти милях, и сообщение только автомобильное; газету читаю раз в неделю и то только заголовки. Хозяин гостиницы - мой издатель. "Гоголя" моего он скоро выпустит. Я там тискаю американских критиков приблизительно так, как теребил некогда Адамовича. Роман мой продвигается промеж чешуекрылых. Дорогой друг, как хочется с вами побеседовать "о буйных днях Парижа, о Шиллере - нет, только не о Шиллере ...> Зачем "Новый журнал" печатает дикого пошляка Гребенщикова и букольки совершенно безграмотной г-жи Кудрянской? А "Времена" - лучшее, что написал Осоргин - очень трогательно и хорошо. С вашей оценкой Милюкова я совершенно не согласен. Цементом его эрудиции и пьедесталом его трудоспособности была та великая бездарность, которая есть плоть и кость стольких солидных ученых и томасманистых писателей. Это одна из тех восковых фигур, которые очень "похожи". Не могу поверить, что вы с вашим вкусом и умом могли бы серьезно восхищаться "Историей русской культуры".
1 Имеется в виду стихотворение Пушкина "Монастырь на Казбеке".
– --------
В ноябрьской переписке Набокова и Алданова две темы. 23 ноября из Кембриджа, Массачусетс, Набоков признается: "...лег написать вам два слова - и вдруг удивился тому, как редко теперь пишу по-русски". Он спрашивает, нет ли у Алданова сведений о судьбе Фондаминского. 27 ноября Алданов отвечает: "Я лично думаю, что его больше нет в живых". Он откликается на признание Набокова: "Это очень печально, что Вы больше не пишете по-русски. Очень отражается и на "Новом журнале" - чрезвычайно. А вдруг?" Возвращается к своей работе над "Истоками": это "самый длинный (и, б. м., самый плохой) роман в русской литературе". В письмах Алданова от 26 января и 15 апреля 1944 г. то же заботливое стремление сохранить Набокова для русской литературы: благодарит за присылку "Парижской поэмы" в "Новый журнал", высоко отзывается о предметах интереса Набокова в литературе англоязычной: Гоголь, русские поэты...
В письме Набокова от 8 мая 1944 г. резкие упреки в адрес авторов "Нового журнала" и характерный политический комментарий: "Выступление Вертинского в Москве и поездка туда католического служителя культа явления, достойные кисти Алданова. Союз Советов безболезненно превращается в Союз Русского народа. Ах, если бы Вы написали историю периода 1904 1944! Второй том "Истоков" ".
Впрочем, сделав "Истокам" похвалу, оговаривается: "Я немножко против симметрии между визитом одного героя к Бакунину, а другого героя к Достоевскому, но, может быть, это намеренно, и тогда эта кариатидность оправдана".
Алданов на следующий же день отзывается: "Сердечно благодарю за добрые слова обо мне. В дальнейшем "кариатидности" не будет. У меня еще появится немало знаменитых людей, но это будут иностранцы, и
Письмо Алданова от 15 сентября 1944 г.- развернутая рецензия на только что вышедшую книгу Набокова "Николай Гоголь".
"Я прочел ее не "в один присест", но действительно в два. Это очень блестящая и остроумная книга, одна из Ваших самых блестящих. Солгал бы Вам, если бы сказал, что с ней согласен. У меня есть возражения к каждой странице. Очень ли Вы будете меня презирать, если я скажу, что, по моему глубокому убеждению, Гоголь, при своей самой подлинной гениальности, был много проще, чем Вы его изображаете, - проще от первой страницы с разговором двух "русских" мужиков (помните полемику о "русских"?) и молодого человека в белых канифасовых панталонах до последней с благородным мерзавцем-князем и его неподражаемым "разумеется, пострадает и множество невинных"? Проще и зависимее от иностранных влияний. Говоря о художественных приемах Гоголя, Вы, конечно, часто говорите о Сирине - и это высшая похвала. Знаю, что Вы совершенно равнодушны к чужому мнению и к моему в частности, но все-таки хотел бы Вам сказать, что я от Вашей книги в восторге. Со многим и согласен. Попадались ли Вам мои заметки о Гоголе, кое в чем совпадающие с Вашими (напр. о забавных суждениях о "реализме" и "гражданской скорби" Гоголя, о чудовищности основной моральной идеи "Мертвых душ" - "виноват был, что торговал мертвыми душами, а надо было торговать живыми")? ...> Но, ради Бога, сообщите, кто американский писатель и кто критик? А "холливудских" имен у Толстого я, разумеется, никогда, до последнего дня, Вам не прощу. Что до "Фауста", то, если он воплощение пошлости, то что сказать, например, о "Демоне" Лермонтова или о "Все утопить" 1? И уж будто в немецкой философии все вздор и ложная слава. И Шопенгауэр?
Зато я чрезвычайно рад, что Вы не усмотрели беспредельных глубин в "Переписке с друзьями" и ее не "паскализировали", как полагалось в последние сорок лет паскализировать этот вздор. Рад по той же линии, что назвали письмо Белинского благородным документом.
Думаю, что отзывы о книге в американской печати будут лестные. Но, правда, Вы американцам не облегчили задачи - хоть бы что-либо разъяснили (говорю как Ваш издатель). В русской же литературе эта Ваша книга не умрет - когда будет туда допущена (я хочу сказать, в Россию)".
Несколько многозначительных строк в конце письма посвящены текущим военным сводкам:
"С трепетом жду первой телеграммы из Франции от своих. Пока ничего о них не знаю. Давно в жизни у меня не было такой радости, как теперь чтение газет и сообщений о Германии. Скоро, скоро конец".
1 А. С. Пушкин. "Сцена из "Фауста"".
– --------
В письмах Алданова от 16 ноября 1945 г. и Набокова от 8 декабря речь идет о делах: как получать гонорары за старые довоенные книги, продаваемые в Европе (издательства лопнули, кто должен платить?), имеет ли смысл хлопотать о возвращении своей библиотеки, брошенной в Париже в начале войны? Несколько строк в письме Набокова, кажется, написаны кровью. Он узнал из Праги, что его брат Сергей погиб в немецком концлагере под Гамбургом. "Говорят, живя в Берлине в 1943 году, он слишком откровенно выражался и был обвинен в англосаксонских пристрастиях. Мне совершенно не приходило в голову, что он мог быть арестован (я полагал, что он спокойно живет в Париже или Австрии), но накануне получения известия о его гибели я в ужасном сне видел его лежащим на нарах и хватающим воздух в смертных содроганиях..." Чуть ниже в письме выразительнейшие слова о парижской эмиграции: "Мучительно думать о гибели стольких людей, которых я знавал, которых встречал на литературных собраниях (теперь поражающих - задним числом - какой-то небесной чистотой). Эмиграция в Париже похожа на приземистые и кривобокие остатки сливочной пасхи, которым в понедельник придается (без особого успеха) пирамидальная форма". Алданов 16 декабря отвечает: "Я эту пасху в ее воскресном виде любил..."
Следующее дошедшее до нас письмо из этой переписки датировано 20 июня 1948 г. Алданов пишет: "Полтора года мы не обменивались с Вами письмами. Знаю, что Вы терпеть не можете писать письма, поэтому Вам из Франции не писал ...> Знаю, что Вы получили кафедру в Корнелле, искренно поздравляю..." 23 июля Набоков отзывается, сообщает о делах, в выразительной лепки словах жалуется, что стал полнеть: "стал похож на помесь между Апухтиным и Макартуром..."
Письмо Алданова от 13 августа 1948 г.
Дорогой Владимир Владимирович.
Очень рад был Вашему письму, добрым вестям о Вас. То, что Вы так много (даже при Вашем росте) теперь весите, по-моему, исключает возможность какого-либо легочного процесса или процесса в дыхательных путях. А без какой-либо легкой болезни после сорока лет человеку уже, по-видимому, обходиться не суждено,
Был у меня М. Шефтель, рассказывал о Вас - все были приятные сообщения. Я не все читал из того, что Вы печатали в последние два года. Те рассказы, которые я читал, один лучше другого.