Как рушатся замки
Шрифт:
— Вы «за» или «против» союза? – повторил мужчина тем самым тоном, который не терпел изворотов. – Отвечайте по делу.
— По совокупности факторов… у нас нет выбора, – сдался Солдман. – Без сильного покровителя Сорнию сомнут во внешней политике.
— Ну и дефиницию вы подобрали, – скривился, не тая презрения, Адлен. – «Покровитель».
— Я смотрю правде в глаза.
Снова поднялся шум. И в нём Азеф не сразу расслышал похлопывания: негромкие, ритмичные, призывающие обратить внимание. Налани Кой перешагнула пятый десяток, но не утратила ни красоты, ни очарования. Седина в чёрных волосах придавала ей шарма, фигура оставалась по-девичьи стройной, морщины терялись на тёмной коже. При всём при том она обладала
Он захотел посмеяться над собой. «Случайность» – его персональная – смотрела синими омутами, скрепляла уста улыбкой праведника и не выносила уличений в причастности к чему-либо эпохальному.
Демон благородный.
— Коллеги, командующий Росс прав: вы много говорите не о том, о чём вас спросили, – произнесла мадам Кой. – Адлен, дорогой, с вами не поспоришь: Сутен не белый и пушистый. Всё-таки третья экономика мира после Объединённой Федерации и Великого Королевства! Конечно, у него будут свои интересы в наших краях. Мы с вами им в подмётки не годимся, но зато нам предоставляют возможность выдвигать какие-то условия. И тут ваша правда, мистер Фолдж: премьер-министр, а с ним и Парламент, видят в нас потенциально выгодных партнёров. Но не потому, что им надо вытянуть из Сорнии последние жилы, милый мой Локсли, – обратилась она к молодому человеку в очках, который упоминал о племенах шатов, – а потому что…
— Их верхушка встревожена увеличением влияния Объединённой Федерации на материке. Они, как вы выразились, Солдман, тоже остерегаются «господ в фирменных пиджачках» с их беспроцентными кредитами «для друзей», – закончил её мысль Элерт, не выдав при этом ни доли иронии или симпатий. Он констатировал сухой факт, который предприимчивые сутенцы облепили слоями политической шелухи на переговорах.
— Ваша поддержка не удивляет, Катлер, – осклабился Хобб Райнер.
Из пяти назначений на должности канцлеров Республики именно он грозил обернуться палкой, вечно попадающей под колёса. Такой же выходец из лагерей, как и Росс, он унаследовал от них жёсткий нрав, твердолобость и непримиримость ко всему, что с его точки зрения расценивалось «подозрительным» либо «вредным» для идей освобождения от эксплуататорского класса. Грозная слава вышагивала впереди него: он не окунулся в бурную деятельность сооружённого императором парламента после реабилитации, а вступил в добровольческую армию – давать отпор соседям с востока, где обзавёлся командирскими лычками и неоспоримым уважением ополченцев и местных жителей. Там-то, под гиканье бессчётных отрядов, и сколотилась одна из крупнейших ячеек борцов с империей – пойди поймай их по лесам.
С Элертом у них взаимно не заладилось.
— Я не фокусник, чтобы удивлять, мистер Райнер, – не удержался от колкости друг. – Вы об аналитике читали когда-нибудь? После войны мы – и здесь я имею в виду двадцать шесть государств – попали в затруднительное финансовое положение. Вы же не думаете, что только у нас всё плохо? Повсеместно разрушена инфраструктура, обанкротились тысячи предприятий-производителей. Ни дорог, ни школ, ни оборудования. Что предлагает ОФ? ОФ предлагает дать денег нуждающимся: никаких процентов, никаких пени – берите, пользуйтесь, но на их условиях. Не выполните до следующей «дозы»? Никакого вам транша – выживайте, как хотите, в своих долгах. Не надо быть гением, чтобы раскрыть, в какую сторону ветер дует.
— Глупо отрекаться от союза, когда он нам необходим, – вставил Гредари Милс. Он председательствовал на заседании и потому ему принадлежало право объявлять об открытии голосования по вопросу.
«одобрено: 101; против: 60; воздержались: 28» – значилось в копии протокола, который в половину пятого утра Азеф водрузил на стопку документов. От усталости веки наливались свинцом. Другое бренное тело, нацеловавшись дамских рук и вдоволь наговорившись о последствиях, немигающе таращилось в донесение. Буквы, похоже, не складывались в связное предложение.
— Вы забыли сорнийский, канцлер? – уточнил мужчина, не в силах отклеиться от кресла. Позвоночник намертво к нему прирос. – Бросай гипнотизировать строки.
— Tu oublee mamah{?}[Тут мать забудешь (сутенский)], – пробормотал Элерт, пощипывая переносицу.
Он разгладил замявшийся краешек и, поставив роспись, убрал бумагу в папку.
Тэмпль принял их с распростёртыми и, не усердствуя с приветственными речами, согнал с лошадей в кабинеты. После них как по накатанной: приёмы, встречи, собрания.
Они готовились морально: перед присягой, словно назло, поднабрался ворох неотложки. Готовились – хоть крестным знаменем осеняйся, – однако под шестой бой курантов взбрело грешное – протянуть ноги по центру анфилады. «Поточнее, пожалуйста, – попросил Элерт, когда Азеф по легкомыслию выразил мечту вслух, – вдруг кто о тебя споткнётся. Sher imme{?}[Радость моя (сутенский)], не прожигай меня осуждением: прикопать один труп проще, чем несколько. Тебе меня не жаль? Кто позаботится о слухах о массовом самоубийстве?». Посмеялись – и к работе. Изнурение не отступило, зато настроение поднялось. Его друг столь просто шутил над смертью, что мужчине сомневаться не приходилось: потребуй обстоятельства, могилу он выроет славную, учёные потом лет триста искать будут.
Неугомонный потянулся за следующим письмом.
— Я направлю прошение в церковь с просьбой причислить тебя к лику святых, – пригрозил Азеф. – Выбирай имя: Элерт Жертвенный или Великомученик Элерт?
— Я тебя прокляну, – пообещал он серьёзно. – Не связывай меня с религией.
— Положи тогда.
Вздохнув, друг поднялся и потянулся. Позвонки хрустнули отнюдь не метафорически.
— Моего имени нет в церковном словаре. Спасибо матушке – называла с умом, – добавил он финальный аргумент, снова развалившись на облюбованном месте.
— Она предвидела, что родила отъявленного богохульника.
Оба улыбнулись, и Элерт, наконец-то расслабившись, положил голову на спинку дивана. Только теперь мужчина подметил, что резинка, стягивающая его волосы в низкий хвост, пропала; пара пепельных прядей, которые после стрижки едва-едва прикрывали шею, падала ему на щёку, задевая уголок слегка приоткрытых губ. Азефа нестерпимо потянуло заправить их, неправильные, ему за ухо. Сединой в двадцать девять от благополучной жизни не обзаводились. Она – антагонизм молодости, напоминание о пережитом наяву кошмаре, ещё свежем, чтобы забыться.
«Прекрати за меня волноваться! Волнуйся о стране!» – всякий раз говорил ему Элерт с наигранным возмущением, стоило Азефу порекомендовать ему отдохнуть или настоять на посещении врача. Он бы и рад засунуть обеспокоенность подальше и сконцентрироваться на задачах государственной важности, но выбросить из головы несносного мальчишку – даром, что без пяти минут Второго канцлера целой республики – казалось выше его сил.
За минувшие месяцы он приноровился заглядывать под его маски: в весёлом прищуре глаз таилась усталость; чуть сведённые брови выдавали напряжение – под черепом непрерывно крутились шестерёнки; на виске пульсировала вена – его снова донимала боль, в которой он упрямо не признавался. Лишь ухмылка (он, очевидно, не мог не заметить завуалированного внимания) была искренней: забота Росса и забавляла его, и раздражала.