Как рушатся замки
Шрифт:
— Чему ты радуешься? – вяло осведомилась Эйвилин, грея руки о горячую кружку чая.
С приходом мокрых снегов температура ощутимо опустилась. Ветер задувал под раму, комната промерзала. Перед отъездом Лис раздобыла ей шерстяные носки, телогрейку и большой пуховый платок, наказав Сонхи следить за её здоровьем. Принцесса болела редко, и забота совсем не трогала: девчонка хлопотала не из-за сострадания – всего лишь хорошо выполняла работу и не хотела отдавать заказчику «испорченный товар». Волшебник, в свою очередь, тоже помогал не по-дружески: ему пообещали немало заплатить за услуги няньки-телохранителя. В полтора раза больше первоначальной суммы.
Её единственный собеседник повесил на вешалку шляпу. Сегодня он нарядился
— Лис возвращается, – изрёк наконец, опустившись на стул и бросив поверх книг перчатки. – Телеграмму прислала.
Это означало, что скоро Эйвилин освободят из импровизированной тюрьмы, которую они умудрялись величать «безопасным местом».
— Значит, радуешься освобождению от меня?
Вынув из рукава чашку мастера Сёнку Ра – из того самого сервиза, что принцесса испортила в повозке, – волшебник налил себе чая. Сумрак, как кружки Лис, тоже не пришёлся ему по вкусу – он щёлкнул пальцами, и под потолком вспыхнули обожаемые им огоньки в форме шестиконечных звёзд. Лишь возле Эйвилин темнота не расступилась: магический свет вокруг неё сразу таял.
«Позёр», – поморщилась девушка. Ни разу не упускал случая продемонстрировать фокусы, хотя необходимости в них не возникало. Притом после истории со взрывом он заметно сдал позиции: колдовал понемногу, за кармины брался в порядке исключения, порой не «удерживал» маскировку и являл истинный облик – с ушами, хвостами и когтями. Утрата контроля в основном сопровождалась лёгким раздражением, и девушка с усмешкой наблюдала за мечущимися туда-сюда хвостами. Прямо кот, а не древний лис-оборотень.
— Радуюсь пополнению банковского счёта. – Она приподняла бровь, и он, отхлебнув, добавил: – Предстоящему. По крайней мере, я точно уверен, что наниматель внёс аванс и двадцать процентов сверху. Работодательница у нашей Лис что надо: у любого скупердяя деньги выманит.
— Вам с ней общий бизнес бы открыть. После твоей так называемой помощи Лис придётся милостыню просить.
— Не преувеличивай, маленькая госпожа. Лис достанутся двадцать три процента. Вполне достойное вознаграждение за труды.
— Дай угадаю: тебе достанется всё остальное?
— Мимо. Агентству отойдут сорок пять, а мне полагаются тридцать два.
Эйвилин закатила глаза.
— И вас не смущает, что Лис проделала основную работу?
— Нет.
Его действительно ничего не смущало. Он преспокойно попивал чай из фарфоровой чашки, пока его подруга-сообщница шаталась где-то на краю карты в поисках неизвестно чего. Схожего настроя, видимо, придерживалась загадочная Матушка Мэм, раз после злоключений подчинённой позволяла себе отобрать у неё столько денег. Такому бессердечию впору позавидовать. Или умению вести дела трезво – без симпатий и предвзятости.
— В вас вообще есть человечность?
Сонхи опёрся локтями на стол, положив подбородок на сомкнутые в замок пальцы, и одарил её обворожительной, нечитаемой улыбочкой.
— А в тебе, маленькая госпожа?
Она отвернулась. Стекло запотевало, по нему стучал дождь. От волшебника постоянно исходило тепло. Не только из-за огня, который он по приходу разжигал в печи: демоническое пламя быстро накидывалось на отсыревшие дрова, помещение заполнял неповторимый аромат древесины, тени содрогались и не выползали вплоть до момента, когда шаги Сонхи стихали на лестнице. Он сам был источником тепла, словно в нём вместо крови циркулировала лава.
Поэтому, быть может, Эйвилин неосознанно тянуло к нему. Каким бы вызывающим ни казалось его поведение, как бы ни бесили двусмысленные фразочки, ей не нравилось, когда он уходил надолго. Без него в воздухе повисали пустота и холод; темнота, хоть и не страшная, напирала со всех сторон – и девушка снова пропадала внутри себя. У мыслей в одиночестве есть понятный изъян: от них невозможно избавиться.
«Тебе следовало действовать быстрее…».
«Напрасно ты заговорила с ним…».
«Не появись Сонхи…».
Случившееся не исправить – так думать логичнее. Провал не на её совести – виноваты эти двое подельников, с чего-то взявшие ответственность решать за неё. Эйвилин не сбивалась с намеченного пути, она старалась довести дело до конца. Однако неудача резала душу на полоски. Независимо ни от чьей вины.
Она потерпела поражение. Предатель продолжал крепко стоять на ногах.
В память прочно въелся его болезненно-яростный взгляд. Элерт умел удерживать маски – лучшую из них он проносил почти семнадцать лет, притворяясь верным короне. Вряд ли кто-то научился угадывать его настоящие эмоции, настроения, предпочтения – он держал себя под замком, запросто подстраиваясь под людей и обстановку, и даже у отца не получалось увидеть дальше, чем сам капитан позволял ему. А там, в Парке Основателей, он не играл на публику – не перед кем. Его гнев был искренним. Эйвилин удивилась: неужели он без притворства полюбил девчонку, которую наняли следить за ним? Выяснил ведь, кто она такая – сам сказал. И умудрился влюбиться. Что за нелепость! Чуть ли не сюжет для сказочки: жестокого рыцаря покорила колдунья-убийца, подосланная вырезать его сердце.
Почему-то, заготавливая для шпионки ловушку, принцесса и представить не могла подобный вариант их отношений. У Элерта случались интрижки – он их не скрывал, но и надолго не задерживался. Крепкие чувства не для него – человека, вечно пропадавшего в политических интригах, войнах, народных волнениях; пропитавшегося запахом крови и смерти; того, чьё имя при дворе обратилось эвфемизмом к «государевой каре». Исключением стала прекрасная Лессия, которая не побоялась ни его образа, ни слухов: их роман вспыхнул уже после объявления о помолвке девушки – так уверяли словоохотливые аристократы. Для Эйвилин, бывшей подруги обоих, история выглядела иначе и началась гораздо раньше появления на сцене генерала Партлана, будущего мужа Лессии. Отец девушки на дух не переносил капитана, и та действовала назло, утопая в ухаживаниях: скомканные поцелуи в саду, быстротечные встречи, цветы на подоконнике – и ещё предостаточно всего, о чём принцессе не рассказывали. Их подстёгивала юность, скрепляла пылкость и вдохновляло всеобщее неодобрение, и такие чувства, как правило, хорошим не заканчиваются. Она отлично помнила вечер объявления о помолвке: мрачная зала, скорбная мелодия, вытекающая из-под тонких пальцев, молчание Элерта, красные от непролитых слёз глаза Лессии. Потом – слухи, негодование высокородного общества, свадьба, рождение очаровательного Винна… и снова шёпот за спиной: «Не похож на отца».
Эйвилин не осуждала подругу, однако, размышляя об этом теперь, всё мучительнее ненавидела Катлера. Он позволил любовнице с сыном сгореть в их поместье, и притом смел злиться на принцессу из-за смерти какой-то потаскухи!
Что бы с ней ни сделали по приказу Первого министра, она страдала недостаточно для компенсации агонии Лессии.
Девчонка полностью заслужила. Предатель – подавно.
— У тебя выражение лица жуткое. У рэку{?}[Демон Ворон] личины и то симпатичнее.
Сонхи смотрел на неё поверх газеты, которая чудесным образом материализовалась у него в руках. На развороте крупными буквами напечатали заглавие «О ДЕНЕЖНЫХ ЗНАКАХ», и, прочитав, Эйвилин вновь ощутила беспомощность. Новая власть, новые законы, новые порядки – всё, оставшееся от монархии – от привычного ей мира, – выкорчёвывали начисто. С их рьяностью они скоро отсекут головы памятникам правителей или разломают атрибуты власти, по сотне лет пролежавшие в хранилище. «Продадут, – поправил внутренний голос, – эти бандиты за бесценок продадут их за границу».