Как Саушкин ходил за спичками
Шрифт:
— И тот задерживает рейс? Пора закрывать ваш аэропорт.
— Пассажир не слышал приглашения на посадку!
— У вас что, трансляция не работает?
— У меня всё работает. У меня лучший в мире аэропорт! — закричал дядя Капа в негодовании. — Вы послушайте, послушайте!
Он сбегал в аэровокзал, включил магнитофон. Репродукторы заговорили голосом Саушкина:
— Ваш аэропорт самый лучший в мире, а вы самый умный, энергичный… бывший… самый толковый…
Лётчик послушал-послушал, отмахнулся:
— Хорошо,
— В следующий раз пассажиров будет больше! — пообещал дядя Капа. Он насыпал Саушкину в карман клюквы в сахаре и втолкнул его в самолёт.
Дядя Капа глядел вслед самолёту и кричал:
— Опять я один!.. Саушкин, что же ты не убедил меня снять белый мундир с золотыми нашивками!
Репродуктор голосом Саушкина уныло говорил: — Ваш аэропорт самый лучший в мире, а вы самый умный, самый смелый начальник аэропорта во всём мире…
Самолёт делал круг над островом, ложился на курс. Саушкин видел, как дядя Капа подбежал к горе пустых бутылок, как он просунул в бутылку бумажный листок.
Бутылка с запиской плюхнулась в море.
Самолёт летел над морем.
Саушкин просил лётчика:
— Пожалуйста, отвезите меня домой! Меня ждёт мама, со спичками.
Лётчик жалел его:
— Рад бы я тебе помочь, да не могу! Сам подумай: повезу тебя домой — сверну со своего маршрута. А в аэропортах меня ждут люди с их серьёзными делами: доктор летит к больному, мать к сыну, инженер в командировку.
— Придумайте же скорее что-нибудь, — заплакал Саушкин, — ведь самолёт уносит меня всё дальше от дома!
Вдруг под крылом…
ОСТРОВ СО СНЕЖНЫМИ ГОРАМИ
Вдруг под крылом самолёта сверкнули снежные вершины.
— Вот что! — сказал лётчик. — Высажу тебя на острове со снежными горами. Я высаживал здесь толстяков-добряков. Они не хотели улетать далеко от родного острова.
Лётчик высадил Саушкина в горной долине.
Когда самолёт кузнечиком скакнул за гору, Саушкин покатил свой баллон в глубь долины. Высоко на отвесной гладкой скале, куда и горному козлу забраться невозможно, Саушкин разглядел надпись:
«Выше гор одно солнце. — Слова из альпинистской песни».
Дальше в подобном же немыслимом месте была надпись:
«Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал. — Слова из альпинистской песни».
Надпись на соседней горе была не закончена:
«Без песни весёлой в горах что без…»
Саушкину попал в ботинок камешек. Он вытащил камешек, поднял голову — и не поверил своим глазам: в надписи прибавилось слово «ложки».
Саушкин протёр глаза и снова уставился на скалу: на гладком камне сами собой стали выписываться буквы «в с-т-о-л-о-в-о-й».
Саушкин помотал головой — померещилось!
Внизу Саушкин увидел круглый дом. Его стены и крыша были сложены из бочек, ящиков, из мешков, тазов для варенья, сковородок, зонтиков, поваренных книг, чемоданов, горшков,
Саушкин заглянул в щель между корытом и тазом. Ни окон, ни дверей дом не имел, между тем в нём было светло как днём: всюду в стенах щели, а крыша сложена из сит и дуршлагов. Саушкин увидел мужчин в брюках на подтяжках и в клетчатых рубашках с отложными воротниками. Все они были щекастые, толстые, и все были похожи друг на друга и на дядю Капу, как бывают похожи друг на друга старые друзья. Толстяки сидели чаёвничали.
Саушкин лбом нечаянно стукнулся о корыто, оно загудело: б-а-м!
— Пришёл великан! — закричали толстяки.
— Он явился днём! Теперь уж нам конец!
Саушкин было зашептал в щель между тазом и корытом: дескать, не бойтесь, это я… пошёл за спичками… Тут Саушкин носом толкнул корыто, и оно упало.
Саушкин пролез в дыру. Толстяки его не видели. В ужасе они сбились в кучу, головами внутрь. Саушкин ходил вокруг них, шептал:
— Я… пошёл за спичками. Толстяки переговаривались потихоньку:
— Скажите, пожалуйста, я жив? Это моя рука?
— Может быть, мы давно в животе у великана?.. Я ущипну себя: жив или нет?
Другой пискнул:
— Ты что щиплешься? Это моя щека!..
Саушкин шептал:
— Не бойтесь… Я нечаянно толкнул корыто. Я Саушкин, я ходил за спичками.
Тут один из толстяков набрался храбрости. Он выглянул у себя из-под мышки, увидел Саушкина и закричал:
— Мы живы!
Толстяки приставили корыто на место и стали наперебой извиняться перед Саушкиным:
— Прости уж нас, ума от страха лишаемся, как ОН приходит. Прости нас, угостить тебя не можем, всё в стены уложено; зубы утром почистим, и щётки обратно в стены пристроим. Сам понимаешь, мальчик, у нас одна надежда на стены. Как ОН явится да потребует своим страшным голосом: «Выходите на переговоры!», мы падаем замертво, известное дело, чем кончаются переговоры с таким. Проглотит, а потом пуговицы выплюнет.
— Кто — ОН? — спросил Саушкин.
Толстяки показали ему в щель на снежный склон. По склону уходил след. Прошёл человек — но какой! Шаг километровый, а ступни больше слоновьих. Толстяки зашептали:
— Великан!.. А ростом-то он каков… вон на какой высоте пишет и всё одно: лучше гор, дескать, только горы, на которых ещё не бывал. Дескать, малы эти горы для меня, по колено мне.
Саушкин заплакал:
— Теперь-то мне домой не вернуться, нет. Толстяки утешали, вытирали ему слёзы, сами заревели.
Бросились на стены, вынули мешки с овощами, с мукой, бочки с солёной рыбой, коробки с засахаренными фруктами. Вынули кастрюли, тарелки, горшки, мясорубки. В стенах дома светились дыры.