Как Саушкин ходил за спичками
Шрифт:
— А если явится великан? — шептал Саушкин.
— Он приходит по ночам, — успокаивали гостя и себя толстяки-добряки.
— Давайте вернёмся на ваш остров, — шептал Саушкин.
— Что ты, что ты! — закричали хором толстяки. — Вновь дядя Капа станет отправлять нас самолётами, терзаться, плакать, горевать о нас, бездомных! Нет уж, пусть великан съест нас! Всё лучше, чем видеть слёзы дяди Капы.
Торжественный, в честь гостя, обед начался песней «Пора, пора садиться за столы».
У оркестрантов щёки вздулись мячами. Пели трубы, бухал
Саушкин не рад был ни музыке, ни толстякам, ни обеду.
Он ел салат и поливал его слезами:
— Выходит, великан съест меня вместе с вами?
— Ах, не с салата надо было начинать, — говорили друг другу толстяки-добряки. — С мороженого надо было начинать… мальчик бы и думать забыл про великана.
— С соленьев! — говорили другие. — Соленья дразнят аппетит.
— Я в-великана боюсь, — хныкал Саушкин. — Хочу домой.
— Вот видите, прав я! — кричал толстяк по имени Пирожок. — Надо скорее подать к супу пироги. Суп с пирожком человека радует, ублажает, располагает, успокаивает. После супа, как после бани, — на душе безмятежность, покой!
Толстяки заставили столы супницами с душистым варевом, компотницами со всевозможными компотами, гусятницами с зажаренной птицей, салатницами с салатами. Встал толстяк, по имени Свирелька, поднял бокал с квасом и запел:
Как пошли мы на базар Покупать самовар!.. Вдруг в стену города…ПО СЛЕДУ ВЕЛИКАНА
Вдруг бухнули в стену, загудела она котлами-тазами. Сильный голос прокричал:
— Если нынче не выйдете на переговоры, я потеряю терпение!
Темно, засиделись за столами! А в стенах проломы! Саушкин завопил:
— Я боюсь!
Толстяки-добряки успокаивали его, совали вафли, мандарины, пирожки, яблоки, пирожное. Саушкин продолжал реветь.
Великан бухал в стену, кричал:
— Выходите!..
Толстяки построились, как военные, и спели свою песню «Пора, пора садиться за столы». Своей дружной песней они надеялись отогнать великана. Голоса у них были тоненькие. Великан в ответ хохотал громовым басом и дразнил их:
— Вот-вот!.. За пирогом, за чаем мы не подкачаем! А гор боитесь!
Саушкин продолжал реветь.
— Пожалуйста, перестань! — упрашивал его Пирожок. — У меня сердце не выдержит.
— Проси чего хочешь! — твердил Свирелька. — Я приготовлю для тебя вкуснейшее блюдо из поросячьих ножек под названием «Труляля».
Каждый предлагал что-нибудь своё плачущему Саушкину.
— Ничего не хочу! — ревел Саушкин. — Я тороплюсь, меня послали за спичками.
Свирелька и Пирожок подняли Саушкина на руки и понесли к пролому в стене.
В это время остальные толстяки-добряки, чтобы отвлечь великана, вышли за стену и закричали:
— Пожалуйста, великан, мы в твоей власти! Друзья вытащили Саушкина через пролом, простились с ним на веки вечные и побежали сдаваться великану —
Саушкин полез вверх по снежному склону — прочь, прочь от крепости толстяков-добряков, там великанище. Руки загребущие, глаза завидущие. Схватит — и в карман. А голодный — сунет в пасть и пуговиц не выплюнет. Никогда, никогда даже за спичками не выйду из дома!
Наверху Саушкин увидел палаточный городок. Спасён, спасен, альпинисты защитят, укроют, спрячут, отправят домой, к маме!
Тишина была в городке. Саушкин увидел большую палатку с вывеской «Кухня-столовая» и понял: альпинисты ужинают. Заглянул туда: тихо, пусто, на столах походные миски и ложки, кружки с брезентовыми ремнями, продетыми в ручки. В кухне пахнет кашей. В заварном чайничке чай.
Стало быть, альпинисты в клубе, кино смотрят. Саушкин зашёл в клубную палатку — и там тихо, темно. Заглянул в почтовую палатку — и там никого, и конверта не спросишь, а ведь такой случай написать маме письмо: почтовый ящик висел на столбе у входа.
Саушкин обошёл палатки. И там порядок, дощатые полы вымыты, на кроватях спальные мешки с накрахмаленными вкладышами. На крючках в палатках рюкзаки, альпинистское снаряжение: гроздья тёмных защитных очков, стальных крюков.
Тут же мотки верёвки, и какие-то невиданные молотки с длинными рукоятками и острыми железными клювами, и острые железные скобы с ремешками. Всё в порядке, вычищено: стало быть, глядят за снаряжением, заботятся. Но где же, где люди? Никаких следов.
В поход пошли альпинисты, на гору взбираются — догадался Саушкин и скорее, скорее им навстречу.
Он обогнул ряд палаток, и вдруг…
ВОТ ТАК ВЕЛИКАНИЩЕ!
…Вдруг Саушкин увидел след великана. След уходил прочь от лагеря. Вот она, разгадка! Альпинисты бежали от великана!
Но где же следы альпинистов? Нет следов! Стало быть, великан похватал их, рассовал по карманам! Прочь, прочь отсюда!
Недалеко убежал Саушкин от пустого палаточного городка.
Его окликнули громовым голосом:
— Эй, парень, погоди!
Другой бы побежал во весь дух, а Саушкин поплёлся. Плёлся, уныло говорил сам себе:
— Мне не убежать, я себя знаю.
Плёлся, ждал: догонит великан, возьмёт двумя пальцами — и в пасть, тёмную и глубокую, как ущелье. А после выплюнет пуговицы и облизнётся.
Тут Саушкин задел ногой обо что-то такое, что зазвенело и загудело. Взглянул — под ногами у него гитара.
— Гляди под ноги-то! — закричали на него детским голоском. — Ишь, чуть мою гитару не раздавил.
Саушкин склонился и увидел, что на гитаре сидит человек величиной с бутылку. Одет человечек в брезентовую штормовку с капюшоном — какие носят альпинисты. За спиной рюкзачок. На ногах у человечка горные ботинки с железными зубчиками, на груди мегафон.