Как создать идею для лидера
Шрифт:
Откуда черпаются идеи, способные покорить мир? Давно замечено, что новые прорывные формы самовыражения, феноменальные задумки, новаторские мысли, как правило, «выплывают» на незащищенных догматическими канонами стыках наук, дисциплин, направлений. Если смотреть на верхнюю часть пирамиды, имея в виду на ее вершине реализованную идею, то нельзя не обратить внимание на определяющий признак любого новшества. А именно, это новое непременно выпирает из общего контекста известного в мире как пересечение, дополнение, уточнение, углубление ранее созданного и внедренного в повседневную жизнь цивилизации. В самом деле, какую бы мы ни взяли плоскость человеческой деятельности, всякий раз будем сталкиваться с появлением периодов усовершенствования, модернизации первичной идеи. Или выведения самостоятельных, иногда намеренно привитых к первородному древу ветвей. Точные науки, литература, живопись, скульптура, музыка, мода – все развивается по сходной парадигме.
Возьмем для иллюстрации набивший оскомину и в то же время знакомый каждому психоанализ Зигмунда Фрейда. Даже если отбросить философские труды Фридриха Ницше, Сёрена Кьеркегора, опыты врачевания Франца Месмера, Мэри Беккер-Эдди, Жана Мартена Шарко, вклад целой плеяды иных предшественников, Фрейд предстает перед человечеством в облике титана, оформившего контуры совершенно новой, необыкновенно влиятельной науки. Но уже при его жизни большая часть его учеников проявила завидную сообразительность в придании дополнительных импульсов грандиозной идее своего именитого учителя. Они невольно как будто стали отступниками, а на самом деле не только фактически создали самостоятельные ветви невероятно раскрывшейся науки, но и прославили того, кто построил фундамент. По сути, Карл Юнг, Альфред Адлер, Карл Абрахам, Отто Ранк, Шандор Ференци создали отдельно развивающиеся направления
Если присмотреться внимательнее, то все это лишь глубокие желоба, веером расходящиеся от центральной идеи Фрейда. И каждый раз мы имеем дело со стыковкой психоанализа с другой наукой или направлением исследований. Каждая новая революция в области совершенствования психоаналитической мысли происходит на стыке наук. Это крайне важное замечание. Всякий раз речь идет о пограничных плоскостях исследований – именно на них и возникают новые отпочкования. Мы имеем дело с распространением идеи Фрейда далеко за пределы начальной плоскости, в которой он работал. После смерти Фрейда не случайно заговорили о немыслимом, почти неправдоподобном влиянии этой личности на различные направления искусства: деятельность художников, композиторов, писателей. Упомянутые выше люди формировали новое только путем выхода на перекресток с другими науками или заимствования понятий, которые присовокупляли к имеющейся основе.
Этот принцип характерен для всякой области человеческой деятельности. Одним словом, если вы хотите найти исключительную идею, следует изучать стыки, границы разных областей деятельности, куда добрался пытливый разум неутомимого исследователя. Порой психоаналитики говорят о двух идеях. Крупнейший специалист по практике применения НЛП-метода Роберт Дилтс цитирует в своей книге утверждение Джорджа Броновски: «Работа гения возникает из попытки этого человека совместить их [две великих идеи]». «Мудрость возникает при страстной преданности постоянному процессу видения нескольких перспектив и принятия различных точек зрения», – говорит далее сам Дилтс. По сути, речь идет о том же, что было изложено выше. Как кажется, в утверждении Дж. Броновски наиболее важной все же является не мысль о двух идеях, а предположение о совмещении идей. Иными словами, на самом деле генеральная идея у искателя одна, но он сосредоточенно «бродит» у ее границ, там, куда только подобрались предшественники. Находясь у «края» идеи, достижимого за счет других исследователей, новый победитель рождается тогда, когда совершает революционный скачок в сторону иной области. Он как бы движется на ощупь по краю, по некой границе, соприкасающейся со множеством иных областей знания, столь же бесконечно сложных, сколь и обширных. И так продолжается до тех пор, пока упорство взявшегося за дело индивидуума не позволяет ему совместить границы до того разных областей знаний. И то, что мы на вершине айсберга видим «две идеи», вовсе не означает, что именно на них замыкались мониторинг и сканирование существующих достижений в той или иной области. Конечно, когда мы говорим о результатах, «на перекрестке» плоскостей мудрости возникают чаще всего как раз две идеи, но их может быть гораздо больше. Как на упомянутой карте совершенствования психоанализа: у Мольца рождается новая идея на стыке психоанализа и хирургии, у Фромма – на перекрестке психоанализа с социологией, у самого Фрейда – на крутом изгибе медицины, выявившейся неспособной решить проблему неврозов. Ричард Нолл, превосходно изложивший подноготную устремлений Карла Юнга, приметил крайне важную деталь: «Одной из сильных сторон Юнга была его замечательная способность синтезировать крайне сложные и, на первый взгляд, никак не между собой не связанные области исследования». Другими словами, чутье отыскивать те самые стыки, где находятся залежи идей. Если взять в качестве примера мастера боевых искусств Брюса Ли, то, кроме поразительного совершенствования тела, мы увидим не только определенную философию, но и кинотехнологии. Без применения последних и без совершенствования их автором до создания собственного направления боевых искусств под названием Джит Кун До в области актерского искусства и производства фильмов вряд ли ему удалось бы реализовать свою идею столь блестяще. Конечно, в XXI веке фильмы Брюса Ли уже кажутся примитивными, но в его время они были верхом динамизма и отчетливо прослеживающейся характерности. Но и это еще не все. До фильмов были его публичные выступления на сцене, создание собственной школы боевых искусств в Америке, и кто знает, какая именно из этого множества промежуточных целей могла бы оказаться прямым попаданием в десятку. Ведь не случайно одним из действенных постулатов победителя (безоговорочно принятых в систему нейролингвистического программирования) является четкий стимул действовать для достижения цели в иной плоскости, если ничего не удается там, где уже приложено достаточно сил.
Новая идея по своей сути является неординарной мыслительной конструкцией, парадоксальной системой или сгустком активных мыслей, порожденных пытливыми вопросами и страстным желанием отыскать на них ответы. Можно, конечно, прислушаться к тем аналитикам, которые намереваются подвести под рождение идей некие исторические и эволюционные предпосылки. Скажем, немецкий социолог и экономист Альфред Вебер (брат основоположника теории социального действия Макса Вебера) был уверен, что «духовно-исторические гении» появляются в так называемое «осевое время», в переломные моменты истории. Но можно (и даже правильнее) игнорировать подобные концепции, независимо от их права на жизнь. Когда мы заняты развитием собственной личности, нас не должны тревожить никакие логические объяснения «малости» индивидуума в процессе эволюции. Гораздо полезнее помнить основополагающий закон развития личности: мы есть центр Вселенной на то время, которое отведено нам Историей. Мы малы или велики исключительно в соответствии с тем весом, который приписываем себе сами. Это подтверждает опыт поколений: кто не способен найти себя в этом мире, другими словами, кто теряет мысль о собственном значении как некого центра энергетического водоворота, очень скоро уходит в мир иной. Природа не прощает опрометчивости в отношении к себе.
Необходимо понимать, что каждая новая идея, которая попадает в мир, имеет определенные логические предпосылки, вытекает из многочисленных причинно-следственных связей. Другими словами, истинная родина великих идей – детство. Может показаться софизмом, но именно в это непосредственное и беспечное время, когда мы находимся в состоянии абсолютного доверия к себе, когда не боимся мысленно срывать звезды с неба (потому что еще не знаем о том невероятном расстоянии, которое нас от них отделяет), происходит зарождение всего выдающегося. Очень сложно было бы стать, скажем, выдающимся инженером, не будучи вовлеченным в процесс создания какого-нибудь прибора, аппарата или машины. Так же трудно представить себе, чтобы человек, никогда не сталкивавшийся с магической силой слова, вдруг решил стать поэтом или писателем. Ближайшее окружение в раннем возрасте или события-встречи, которые можно назвать судьбоносными и уникальными, оказывают порой решающее значение на полет мысли. Чтобы прийти к идее, человек прежде всего должен быть чем-то основательно увлечен, нечто парадоксальное должно определенное время владеть его мыслями, промелькнуть в его биографии основательной уловкой и сразить манящей неопределенностью. Но правда и в том, что человек способен сам подвести себя к идее, если начнет активный осознанный поиск. Чтобы понять этот великий механизм, заложенный Природой, рассмотрим несколько примеров из самых разных областей человеческой деятельности, которые можно считать классическими в области зарождения идей.
Без детального разбора приход к золотоносной идее у инженера-конструктора и создателя промышленной империи собственного имени Генри Форда может показаться чистой фантастикой, игрой случайностей. Незадачливые люди бывают ошарашены, когда им сообщают, что Форд воплотил свою идею в тридцать шесть лет. Начал в столь не юном возрасте конструировать автомобили и уверенно победил. На самом деле, за ширмой обманчивых дат как раз и появляется великолепная возможность проследить путь личностного самопрограммирования. Кто бы ни говорил о Форде, сыне среднего мичиганского фермера, для которого «игрушками были инструменты», непременно вспоминает его откровения: «Важнейшим событием моих детских лет была моя встреча с локомобилем, милях в восьми от Детройта, когда мы однажды ехали в город. Мне было тогда двенадцать лет. Вторым по важности событием, которое приходится на тот же самый год, были подаренные мне часы. […] Этот локомобиль был виной тому, что я погрузился в автомобильную технику». Склонный к анализу, он сам прекрасно уловил ключевые события детства и запомнил их на всю жизнь. Но к ним следует присовокупить еще некоторые, не менее важные нюансы. Так, жизнь фермера, даже вполне преуспевающего, не сулила Форду ничего славного, зато была наполнена тяжелой физической работой, которую он сам не только недолюбливал, но и расценивал как скучную, нерентабельную, неперспективную. В своей книге он немало уделил внимания критике той беспросветной суеты, которая характерна для жизни копошащегося в натуральном хозяйстве фермера. Сопоставляя неприглядную картину жизни своего родителя и собственные возможности, Форд в своем неосознанном поиске пришел к однозначному выводу: он не желает быть фермером. Для него увидеть чудо техники было совсем не то, что для жителя крупного города, с его бесчисленными возможностями и соблазнами. Вторым немаловажным и поворотным фактором являлось то, что хотя его отец и «не сочувствовал» увлечению автомобилями, он не ограничивал свободу сына. Крупные идеи произрастают на свободе, в сопротивлении давлению. Но не все было так просто с Фордом – обрезать пуповину, изначальную привязанность к сельскому хозяйству оказалось не так-то легко. Молодой человек пытался вырваться постепенно, в несколько этапов. Однажды он на некоторое время даже сбежал из дома, однако ничего хорошего из этой затеи не вышло. Протест был заглушен сам собою, но не навсегда. С шестнадцати лет работая учеником машиниста и дойдя за двадцать лет до должности главного инженера компании Эдисона, он наконец решился на собственное предприятие. Но за это время он уже создал свой первый автомобиль, пристально отслеживал каждый шаг развития на глазах рождающейся отрасли, постоянно обдумывал собственные инженерные возможности, сопоставляя их с перспективами. Он скрупулезно прорабатывал каждую деталь: «Сперва я черчу план, в котором каждая деталь разработана до конца, прежде чем начинаю строить». С самого старта едва ли он относился к автомобилю как к хобби. Скорее, как к возможности изменить жизнь, расширить представление о мире. Таким образом, можно без преувеличения говорить, что Форд вынашивал свою идею с двенадцати лет, а в тридцать шесть просто легализовал ее, сделал ее основой своей жизни, миссией. Отказавшись наконец от траты времени на все то, что не принадлежало области ее реализации. Но и двадцатилетняя работа на два фронта научила его не просто ценить минуту, но возводить ее в культ, искать пути сокращения времени для любой «непрофильной» деятельности. Прорывная же часть идеи касалась ее развития: Форд, прошедший через тяжелый труд на ферме, возможности и ожидания среднего человека, сам предсказал победное шествие массового дешевого автомобиля. Впервые в мире он начал выпуск таких машин и добился колоссального успеха. Он человек громадного труда, но сам признавался в следующем: «Ничто, действительно нас интересующее, не тяжело для нас. Я был уверен в успехе. Успех непременно придет, если работать как следует. […] Гораздо больше людей сдавшихся, чем побежденных».
Пример Генри Форда поучителен и контрастен. Ведь применение паровой машины в качестве двигателя, как и идея преобразования ее в двигатель внутреннего сгорания, вызывали откровенные насмешки современников. Но такое новаторство являлось прямым следствием взглядов, устремленных в будущее. Это был результат, прямо пропорциональный долгому сосредоточенному размышлению над одной задачей. И в конечном итоге, это было прохождение одного из тех чудесных исторических перекрестков, когда эволюция человека открывает перед ним новые шансы, воспользоваться которыми способны лишь отважные, верящие в себя, психологически подготовленные люди.
Приход Владимира Даля к идее создания толкового словаря русского языка – еще одна прелюбопытная и показательная история. Приведем его собственное воспоминание: «Еще в корпусе [в Морском кадетском корпусе, где В. Даль учился с тринадцатилетнего до семнадцатилетнего возраста] я полусознательно замечал, что русская грамматика, по которой учили нас с помощью розог, ни больше ни меньше как вздор на вздоре, чепуха на чепухе». Будущий маститый ученый беспокоился, что живой русский язык «втиснут в латинские рамки, склеенные немецким клеем». С чем мы имеем дело? Определенно, с тем, что чувствительный мозг юноши создавал смутную рефлексию ненормального использования языка. Это еще не была идея и даже не ее росток, а только первый раздражитель. Но это почему-то стимулировало его с семнадцатилетнего возраста взяться за ведение оригинального дневника, в который скрупулезно заносятся необычные слова, любопытные поговорки, пословицы, суеверия… Позже была целая жизнь, с медицинским факультетом и участием в военных кампаниях, со множеством иных эпизодов, центральным из которых стала публикация нескольких сказок. За нею последовал арест, написание Пушкиным под впечатлением публикаций Даля «Сказки о рыбаке и рыбке», наконец, настоятельная рекомендация великого поэта написать и опубликовать словарь. И в результате через много лет упорного труда, к шестидесятилетию автора появился первый том эпохального для русского языка творения. А теперь отмотаем ленту истории и зададимся вопросом: почему русская грамматика заинтересовала юного Даля? Поиск приводит к довольно занимательному ответу. Дело в том, что отец составителя словаря, датчанин Иоганн Даль, обладал незаурядными способностями к языкам. Он знал в совершенстве немецкий, французский, русский, еврейский, латынь и греческий. Отличалась от матрон-обывательниц и мать, досконально владевшая пятью языками. Но крайне важен один штрих: при наличии таких колоссальных знаний это была исконно русская семья, в которой нарочно разговаривали только на правильном русском языке. Вот тут, как кажется, и кроется разгадка. Юноша, который с раннего детства прикоснулся ко множеству культур и языковых систем, органично их впитавший, но употреблявший образцово русские слова и выражения, не мог не обратить внимание на коверканье и на само различие языковых форм. Остальное в развитии идеи известно: сильный психотип всемирно знаменитого и бесконечно авторитетного Пушкина, стресс вследствие первой публикации («не принимают, но осознают могучую силу слов»), и идея была сформирована.
Или еще один занимательный пример – о том, как бедный мальчик, мечтающий о театре, стал известным сказочником. Заметное снижение социального статуса родителей часто накладывает тяжелый отпечаток на детей, особенно если семья живет в атмосфере любви и духовной близости. История становления Ганса Кристиана Андерсена исполнена роковой тревожности и драматической скорби в силу именно этой причины, а ранняя смерть отца, мрачные отклонения от нормальной социальной роли у деда только усиливали его болезненную восприимчивость и замкнутость. Говорили, что мать, которая любила Ганса до беспамятства, нашептываниями внушив ему веру в успех, злоупотребляла алкоголем и умерла в богадельне. На редкость забитый мальчик неуютно чувствовал себя и в школе для бедных, и на фабрике. Он жил внутренними детскими впечатлениями, часто вспоминая, как фантазер-отец превращал причудливые сучья или коренья в волшебные существа из сказок. Его бабушка служила при госпитале душевнобольных, и гонимый сверстниками мальчик чувствовал с ними родство, внимательно наблюдал за ними и пропускал через себя их боль – это было важным и необходимым шлюзом для его впечатлительности. «Меня сделали писателем песни отца и речи безумных», – считал сам Андерсен. На всю жизнь запечатлелся и поход в городской театр, после чего он стал настолько бредить им, что организовывал выступления для соседей. Первые поощрения увлеченного сына сапожника со стороны окружающих вселили в него надежду, постепенно превращавшуюся в уверенность в будущем успехе. Правда, его женственность вызывала насмешки сверстников, а однажды на фабрике с него даже сорвали одежду, чтобы убедиться, что он представитель мужского пола. Психически травмированный, душевно изувеченный, он должен был найти иную, непривычную окружающим плоскость существования и деятельности. С четырнадцати лет юный Андерсен стал самостоятельно искать счастья в большом городе, намереваясь стать актером большой сцены или известным драматургом. Поразительно, но ему удалось не только добиться приема у директора Большого театра, но и на некоторое время получить возможность обучаться пению, – до неизбежной ломки своего голоса. Но вместо отчаяния он, живя впроголодь, учился и писал, копируя Шекспира и других известных мастеров. Любопытно, что первые книжки, которые стали издаваться через девять лет после приезда отважного и одержимого молодого человека в Копенгаген, содержали стихи, исторические романы, водевили, оперные либретто. Другими словами, он пробовал все, что вырывалось из тонкой, трепетной и вечно страдающей души. По сути, он использовал максимально возможный диапазон применения слова. И только к тридцати годам Андерсен издал первый сборник сказок – само время показало, что именно сказки удаются ему лучше всего. Может быть, это случилось потому, что в сказках он запечатлел свои собственные детские переживания, запрессовал весь трепет и горе своего одиночества, с которым он, как с гигантским грузом, шагал по жизни. Но важнее всего в этом поиске идей великим датчанином то, что разноплановые попытки, совершенно непредсказуемая случайная площадная стрельба привела к попаданию в десятку, к крупнейшей и неоспоримой победе. Когда это случилось? Когда, выписавшись, освободив себя от копирования, он стал слушать свой истинный, надрывный и вместе с тем самобытный голос из глубоких недр уязвленной, часто плачущей души. И, как бы испытывая писательский катарсис, высвобождая внутреннюю боль, он положил на бумагу нечто новое, еще никем не предлагаемое, сугубо личное, обрамленное в привлекательные рамки столь притягательного волшебства, каким всегда будет оставаться сказка. А ведь это была просто его суть. В конце жизни о нем говорили, что «чудак Андерсен впал в детство», а на самом деле он никогда и не выбирался из него, прожив жизнь пытливого ребенка.