Как стать богом
Шрифт:
— «Не в этой жизни…» — Вадим истерически хихикает.
— Отстань от него, — говорит Богдану озабоченный Матвей, — Что ты пристал к человеку? Не знает он ничего больше. И не соображает.
— Вижу-вижу, — говорит Богдан и замолкает.
«Ничего у нас не получится, — думает он, — Мы либо безразличны, либо бессильны. Бессильные мира сего… Но вот что поразительно: ведь я, кажется, завидую ему. За ним охотятся, от него чего-то еще ждут, он нужен кому-то, или мешает кому-то, или, может быть, кому-то полезен. Трепло, слабак, размазня, но представляет, ведь, собою некую
Сцена 22. Различные мнения
СЮЖЕТ 22/1
Вадим между тем стремительно надирается. Матвей хватает его за руки, отбирает стакан, отставляет подальше бутылки — ничего не помогает. Кажется, Вадим буквально цель перед собою ставит: надраться вглухую — как можно основательнее и как можно быстрее. А скорее всего, так оно и есть на самом деле. Может быть, он устает быть трезвым.
— Все, кто вам дорог, достойны самого лучшего… — провозглашает он, никого не слушая и ничего не слыша, — Я просто мою голову и иду… Что вы вообще можете понять? Слышали про такого: Эраст Бонифатьевич зовут… Педераст Бонифатьевич… Если бы у меня была под рукой двустволка, я бы набил этой суке морду… но, боюсь, он уже мёртв, я убил его.
И он заливается смехом, кашляет смехом, задыхается смехом, беспорядочно раскачиваясь всем телом, словно воздушный шар на ветру.
— Отдай стакан, говорю!
— Да отстань ты от него в самом деле!
— Заткнись. Ты что — не видишь, что он вытворяет?
— Сидеть!
— Св-вбоду Вадиму Христофорову!
СЮЖЕТ 22/2
Тут напольные часы (мрачная черная башня, отсвечивающая лаком и медными виньетками) подают голос — всхрапываю и ударяют, глухо, с благородно-сдержанной мощью, так что все тотчас же замолкают, словно вдруг говорит среди них старший, — да так оно и есть, по сути дела: часы эти старинные, немецкие, привезенные в свое время из Веймара в счет репараций. Они размеренно отрабатывают свое «хр-р-баммм!» восемь раз подряд, вздохают напоследок и стихают.
И Юра-Полиграф традиционно произносит с демонстративным благоговением:
— Ей-богу, клянусь, встать хочется!
И все переглядываются, и улыбаются, и почему-то всем делается хорошо… Всем, кроме Вадима, конечно, которому хорошо стать не может уже ни при каких обстоятельствах. Ему теперь может стать только плохо, и ему-таки становится плохо, и Матвей с Маришкой поспешно уводят его в ванную, а остальные вновь гомонят — главным образом для того, чтобы заглушить мучительные звуки, доносящиеся оттуда.
— Вэл-вл!
— Что, горе мое?
— Перестань врать!
— Никогда! Настоящих жуков больше не осталось. Я еще застал жуков-носорогов — Oryctes nasicornis. Под Лугой их было довольно много. Но вот жука-оленя живого не видел ни разу. Сейчас все они исчезли навсегда. Бронзовка обыкновенная — Cetonia aurata — заделалась редкостью. Жужелицы крупной на огороде не встретишь…
— А в Японии, между прочим, жуков до черта. Их там разводят.
— Сравнил! Япония войну проиграла. Тоталитарным государствам полезно проигрывать войны — они от этого сразу идут на поправку.
— Мы тоже проиграли войну.
— Верно. Но, во-первых, гораздо позже. А во-вторых, явно идем на поправку.
— Что-то не видно.
— Видно, видно. Но жуков нам уже теперь не вернуть. Разве что в Японии станем закупать. Но нет худа без добра: у нас появились удивительные тараканы!
— Полундра! Не надо про тараканов!
— Слушайте, жлобье, мы будем языком болтать или мы будем, блин, делом заниматься?
— … Открывает жена. Руки опущены, подбородок открыт…
— Недурно. Но мне больше нравится про новоросса. Выходит из Эрмитажа и говорит «Ну, что ж. Не бог весть что, конечно, но ничего, ничего — чистенько»
— Машка, женушка моя дорогая! Родила? Сколько? Трое? Мои есть?
— А ты представь себе «Ревизора» с точки зрения чиновника. История про то, как мелкий проходимец и негодяй обманул приличных и порядочных людей…
— Слушай, вот интересно, что было бы, если бы у Николая хватило сообразительности дать Александру Сергеевичу сразу камергера вместо камер-юнкера?
— Между прочим, я только к старости узнал, что Ольга, оказывается, была сестра Татьяны…
— Господи! А кто же она тогда была, по-твоему?
— Ну, не знаю, брат. Приятельница. Подружка. «Скажите, девушки, подружке вашей».
СЮЖЕТ 22/3
Потом Маришка снова появляется, растерянная и встрепанная, и сразу же, не садясь, наливает себе минералки и жадно выпивает.
— Ну и ну, — говорит она и опускается на ближайший стул.
Андрей произносит с недурным французским прононсом:
— Monsieur Christoforoff va s’animaliser.
Кто понял — молчит, кто не понял — тем более. А Вельзевул осведомляется деловито:
— Уложили?
— Там с ним Матвей… — отвечает Маришка невпопад, — Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?
— Нет, — говорит Богдан так резко, что все сразу же замокают и теперь смотрят на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.
— Извини меня, конечно, но почему? — спрашивает Маришка беспомощно, — Это же сейчас — совершенно очевидно — твой клиент.
— Я предпочел бы не давать объяснений, — говорит Богдан таким тоном, что разговор прекращается.
— Что ты выяснил? — спрашивает Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца, — Ты узнал что-нибудь?
— Да. Я узнал, что Аятолла — замечательная личность, и что у него есть два слабых места.
— Целых два? — говорит Юра-Полиграф, — Да он у нас просто слабак!
— Первое — он любит жену. Второе — он любит сына.
— О боже! — говорит Маришка нервно.
— Сын маленький? — осведомляется Юра.
— Да. Десять лет.
Некоторое время все молчат, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывает всех по очереди, постепенно закипая.