Как стать добрым
Шрифт:
— Откуда ты знаешь?
— Откуда я могу знать, что он сучка вороватая? Да оттуда — он тырит все что ни попадя.
Неверно оценив атмосферу происходящего, он от души рассмеялся над собственной шуткой.
— Он обокрал нас и сбежал, — сказал Эд.
— Ну еще бы — это на него похоже. Ясно, что этим бы и кончилось.
Последовало перечисление пропавшего.
— Вот сучок. Ладно. — Обезьяна исчез.
Мы угостили пострадавших чашкой чая. Дэвид, сжав голову руками, печально смотрел в пол.
— Наш план был построен на известной степени риска. И мы не можем перекладывать с себя ответственность. Сами подумайте.
На месте Эда и Уэнди я бы не знала, как отнестись к последней фразе «Сами подумайте». Им-то как раз говорили накануне, что все продумано и дети надежные. Они полагались на его слова.
— Вы не должны раскаиваться в своем поступке, — продолжал гнуть свою линию ГудНьюс. — Вы все сделали правильно. Не упрекайте себя. Неважно, что пропало, неважно — сколько. Он мог взять у вас все до последнего пенни, и при этом вы можете спать сегодня с чистой совестью, зная, что ваше сознание осталось чистым и незапятнанным. Даже более чем чистым. Оно… — ГудНьюс несколько секунд усиленно подыскивал слово, которое могло заменить понятие «более чем чистое», но затем сдался и заменил его праздничной улыбкой, в которой Эд и Уэнди не могли, однако, найти утешения.
Не прошло и часа, как вернулся Обезьяна. Он приволок с собой видеокамеру, браслет, полсотни, оставшиеся от семидесяти фунтов, и хнычущего Робби с разбитым правым глазом. Дэвид негодовал, ГудНьюс испытывал душевные терзания.
— Откуда у него это? — спросил Дэвид, имея в виду разбитый глаз.
Обезьяна только рассмеялся в ответ:
— Ударился о дверь по дороге.
— Люди, люди, — воззвал ГудНьюс. — Разве этого мы хотели, разве к этому стремились?
— Я не могу санкционировать насилие, — заявил Дэвид.
— Что это значит? — не понял Обезьяна.
— Это значит, что я не согласен с такими методами.
— Ну да, — ответил Обезьяна, — я просил его сначала по-хорошему, но он и слушать не хотел.
— Я хотел все вернуть, — прохныкал Робби. — И не надо было меня избивать всю дорогу. Я только что собирался сам… — Тут Робби остановился в попытке найти убедительные объяснения, для чего ему понадобились, пусть во временное пользование, чужая видеокамера и браслет, но, потерпев фиаско, замолк.
— Это правда, Обезьяна? — спросил Дэвид. — Он ведь сам уже возвращался с вещами домой.
— Честно сказать, если хотите знать мое личное мнение, Дэвид, — нет, это неправда. Он не собирался возвращаться с краденым. Он еще никогда не возвращался. Он собирался его спустить.
Обезьяна пытался придерживаться иронической линии поведения, валять дурака, чтобы вызвать смех — и добился своего, во всяком случае от нас с Эдом. Дэвиду и ГудНьюсу было не до смеха. Они были поражены случившимся, просто контужены такой несправедливостью — это их необычайно сильно задело.
Я попросила Обезьяну некоторое время погулять с Робби за дверью.
— Ну, что теперь? — спросила я у оставшихся. — Будем вызывать полицию или как? — Вопрос был адресован к пострадавшим.
— Вам стоит очень хорошо подумать над этим, — вмешался ГудНьюс. — Прежде чем вызывать полицию. Потому что полиция, сами понимаете… Это очень тяжело. Может произойти непоправимое. Вы навсегда искалечите жизнь мальчишке. Впрочем, если двадцать фунтов значат для вас так много, то…
Следовало подчеркнуть манеру речи ГудНьюса: он всегда говорил интервалами, и где он оборвется и остановится, не знал никто. Видимо, он поступал так, как ему диктовал его собственный разум, руководствуясь исключительно личным чутьем и привычкой. Однако из всего сказанного никак не следовало, что он намерен возместить потери супружеской чете, которую втянул в это дело. Это было совершенно очевидно.
— Что? — спросила я его.
— Ведь речь идет, насколько я понимаю, всего лишь о потере двадцати фунтов? Неужели несостоявшаяся жизнь юного существа не стоит большего?
— Значит, вы хотите сказать, если я вас правильно понимаю, Эда и Уэнди больше всего огорчает в этой истории потеря двадцатки? Что они жестокие, бездушные люди — вы на это намекаете?
— Я этого не говорил. Я просто хотел сказать, что я бы, например, потеряв такие деньги, сами понимаете…
— Вы здесь ни при чем, — оборвала его я. — Это право Эда и Уэнди — решать, как поступить в данном случае.
— Если мы вызовем полицию, — встрял Дэвид, — судьба Робби сложится непросто. И ему непросто будет правильно понять и оценить поступок Эда и Уэнди, чтобы продолжить с ними отношения.
Я некоторое время терялась в догадках, куда это они клонят, и только теперь в словах Дэвида проскользнул смутный подтекст. Такой же смутный, как его взгляд на реальность.
— Да кто вам сказал, — вдруг вырвалось у Эда, — что мы примем обратно этого засранца?
ГудНьюс, по-видимому, был потрясен:
— Как? — удивился он. — Значит, вы не простите его? Из-за первого срыва? Погодите, наберитесь сил и терпения. Все мы знаем, что ступили на трудный путь. И нам предстоит принимать нелегкие решения. Вот уж не думал, что вы споткнетесь на первых трудностях.
— Вы же сами сказали, что ручаетесь за детей. Что вы их всех проверили и они не воры, не наркоманы и так далее.
— Да, — сказал Дэвид. — Мы поручились. Мы сделали это. Мы получили рекомендации из местной ночлежки. Однако, сами понимаете, сколько неожиданных соблазнов ожидают ребенка в новой квартире. Сколько роскоши, прежде недоступной, вокруг. Повсюду деньги, ювелирные изделия, электроника, и потом…
— Значит, это мы виноваты? — поинтересовался Эд. — Обложили его добром со всех сторон и еще чего-то хотим от него. Это вы хотите сказать?