Как стать добрым
Шрифт:
Кажется, он был готов положить общую вину на свои хрупкие плечи.
— Так я и думала. Спасибо, что подсказали.
— О нет, я говорю не о том, что мы, как представители нашего бесчувственного социума, виноваты. Хотя и в этом также наша вина.
— Конечно. Кто бы сомневался.
— Нет, я говорю об индивидуальной вине. Мы все совершаем поступки, о которых после сожалеем. Я имею в виду ложь, которую мы творим, раны, которые наносим ближним. Мы с Дэвидом беседовали об этом с детьми, пытаясь определить, где
— «Обратить»? Что-то не понимаю, о чем речь.
— Да, вот именно. «Обратить». Хорошее слово.
Хорошее слово, судя по всему, имело шанс закрепиться в лексиконе ГудНьюса надолго. Он продолжил:
— Вот как это происходит. Берете свой плохой поступок и обращаете в нечто прямо противоположное. Если украли что-то — верните. Если кого-то обидели — обрадуйте.
— Потому что мы рассматриваем каждую отдельную личность на политическом уровне!
— Благодарю, Дэвид. Я упустил из виду этот момент. Правильно. Персональная и политическая вина, а значит, персональная и политическая ответственность. Ведь то, чем мы занимаемся, — это и политика, не так ли? По отношению к бездомным детям и прочее.
— С бездомными уже разобрались, если я правильно поняла? Все пристроены? Мир спасен? Или хотя бы стал лучшим местом, чем прежде?
— Не надо иронизировать, Кейти. ГудНьюс вовсе не имеет в виду, что мы разрешили проблему…
— Еще бы. Тут еще есть над чем поработать. — ГудНьюс провел рукой по лбу, словно показывая, сколько честного пота пролил бедным во благо. — В этом мире еще много нерешенных вопросов. Есть еще чем заняться, нас ждет много-много работы. — Он ткнул пальцем себе в голову. — Или, может быть, не в мире? А здесь? Или тут? — Палец переместился к сердцу. — Вот работа, которой мы занимаемся в данный момент.
— Для этого Кристофер с Хоуп и были званы к нам на чай?
— Совершенно верно, — изрек Дэвид. — Мы беседовали об этом с детьми, чтобы они оказались способны «обратиться» в нужный момент. И особо подчеркнули, что эти двое детей как никто другой достойны жалости. Молли до сих пор стыдно, что она не позвала Хоуп на свой день рождения в прошлом году, и… Ладно смеяться. Между прочим, Том переживал за то, что стукнул Кристофера в школе.
— Смешнее не придумаешь, не правда ли? Кажется, он снова повторил свой поступок. С чего бы это?
— Я знал, что ты это непременно скажешь.
— В таком случае, может, и ты мог догадаться о том, что сегодня произойдет?
— Ты так считаешь? — Дэвид, очевидно, не предполагал такого поворота событий. Он просто не задумывался, что история может повториться. — Но почему?
— Сам подумай.
— А вот я не хочу, чтобы мой сын третировал детей, Кейти. И чтобы он их презирал — тоже не хочу. Я хочу, чтобы он находил в каждом… его лучшую сторону.
— А я, значит, не хочу?
— Если честно, не уверен. Ты в самом деле хочешь, чтобы он отыскал в Кристофере нечто привлекательное?
— Ну конечно же. Как раз тот случай, когда стоит испытать свои силы. Удачная лазейка в законе мировой любви. Стоило ею воспользоваться.
— Так, значит, ты не желаешь ему добра.
— Смотря что ты имеешь в виду.
— Я хочу, чтобы он питал любовь к каждому существу в микро- и макрокосме.
— Хорошая идея. В идеальном мире она, должно быть, осуществима.
— Разве вы не видите? — вмешался взбудораженный ГудНьюс. — Именно этим мы и занимаемся! Строим идеальный мир в вашем доме!
Идеальный мир в моем доме… Это как будто кто-нибудь сказал, что мы собираемся открыть «Фабрику грез» на нашей улице. Я не могла понять, почему такая перспектива приводит меня в смятение, но где-то глубоко внутри чувствовала, что ГудНьюс неправ. Жизнь без ненависти и отрицания — это нечто искусственное. Мои дети сами должны выбирать себе друзей и врагов. Пусть сами решают, кого им любить, а кого нет. За это право стоит сражаться. И я тоже еще не сложила оружия.
— Ну а как ты? — поинтересовался Дэвид после «отбоя» детей, когда я уже собиралась улетать в свое наспех свитое гнездо.
— Что — я?
— Что ты хочешь «обратить» в себе?
— Ничего. По-моему, все, что мы делаем, происходит не без основания и по справедливости. Вот и Том ударил Кристофера не без оснований. Сегодняшний вечер доказал это. Для Тома это был лучший выход из положения. Он не хочет дружить с Кристофером. Напротив, он хочет, чтобы Кристофер держался подальше. Он не собирается с ним сближаться. Ему это ни к чему — сближаться с Кристофером.
— И вы не верите в то, что воюющие племена на земле могут мирно сосуществовать? — удрученно спросил ГудНьюс. — В Белфасте, например. Или в Палестине. Или еще… эта страна, помните, наверное, где тутси никак не могут примириться с соседними племенами? Разве нельзя забыть раздоры и… простить?
— Не уверена, что Том и Кристофер похожи на воюющие племена. По-моему, это просто два мальчика, и на двух мальчиков они больше похожи, чем на что-либо другое — улавливаете мысль?
— ГудНьюс говорит в переносном смысле, — вмешался Дэвид. — Представь, например, что Кристофер — албанец из Косово. Он никому ничего не сделал плохого, но тесним и презираем большинством.
— В таком случае этот косовский албанец мог бы сидеть дома и смотреть свой телевизор. Тогда с ним ничего бы не приключилось, — возразила я. Закрыв за собой дверь, прежде чем они успели договорить про «большинство», я не переставала повторять свой последний аргумент всю дорогу до своей новой квартиры.