Как стать писателем, Как писать фантастику
Шрифт:
Да, сам вижу, что сумбурно. Но не хочется откладывать на годы, когда именно сейчас ребята пишут серию романов в "Княжеский пир". Эти разрозненные заметки могут принести пользу уже сейчас! А потом, когда-нибудь, если будут время и силы, сведем эти записи вместе, скомпонуем, даже издадим книжицей, которую удобно будет полистать и на диване.
Новизна темы! Она может быть не обязательно новой, иначе победителем был бы тот, кто, скажем, первым описал новый акселератор Voodoo-2. Новизна темы чаще всего связывается с пересмотром устроявшихся взглядов на привычность. Чтобы рискнуть нарушить привычность, надо в еще большей степени, чем талантом, обладать просто смелостью. Даже бесстрашием. Посметь сказать иначе, чем все. Приличные и благополучные. Умные и всезнающие. К примеру, все всегда знали, что самый высокий и благороднейший из жанров - баллада. Самый возвышенный и одухотворенный. Также все знали, что самое низменное и скотское скапливается в солдатских казармах. Особенно это ощутимо было во времена викторианской Англии, когда джентльмены были настоящими джентльменами, а леди! о, это были леди!.. И не было более грубых людей, чем тупые солдаты, не находилось места гаже, чем казармы, где ничего не услышать кроме грязнейшего мата! И тут один сумасшедший выпускает свой первый сборник стихов с названием "Казарменные баллады". Я даже не пытаюсь пересказать, что это вызвало. Но поэт остался жив. И выпустил второй сборник с еще более вызывающим названием - "Департаментские песни". А во всей Англии не было более скучной рутинной профессии, чем департаментский клерк. Наш бухгалтер на его фоне еще орел! Но чтобы бухгалтер запел! Да, с портретов Киплинг смотрит так, как и должен смотреть лауреат Нобелевской премии, пример для английских школьников и даже взрослых. Но не попал бы он на портреты, если бы не начал с таких скандальных пересмотров привычных уже литературных тем! Здесь приходится коснуться важнейшей особенности нашей психики. Увы, наша память отбирает для запоминания не умное, а почему-то эмоциональное. Во времена Гомера были певцы поумнее, во времена Шекспира драматурги умели сочинять вообще мудрые и нравоучительные пьесы, но память человеческая удержала "Иллиаду", где в десятилетней войне погибли все троянские герои и все греческие (только Одиссей и Менелай вернулись живыми, хотя Одиссей возвращался еще десять лет, а на родине застал разграбленный дом и бесчинствующих гостей), у Шекспира в "Гамлете" финальная сцена завалена трупами, Ромео и Джульетта мрут, Отелло удавливает Дездемону, король Лир мрет, предварительно в жутких страданиях кукукнувшись! Увы, обезьяны мы или просто варвары, но умное воспринимаем, когда завернуто либо в кровавый клубок убийств, либо в виде топора подвешено на ременной петле под пальто, Если встретим на улице дикаря в звериной шкуре, декламирующего стишок, то запомним больше строф, чем если бы этот же стишок декламировал привычный сутулый очкарик.
Итак, для ударного романа, который привлечет внимание, обязательны! или крайне желательны новые темы и новые идеи. Только не спешите тут же воплощать в значки на экране компа то, что покажется
Есть больная тема, именуемая чистотой русского языка. Странновато только, что все лингвисты, академики, профессура, президенты, министры культуры и дровосеки - все на этой стороне баррикады, а по ту сторону! вроде бы никого. Или нечто темное, безликое и безымянное. Все с этой стороны сражаются за чистоту, а с той стороны ни слова, что надо-де загрязнять. Но сражение идет. На иностранные слова, как и новопридуманные (неологизмы, если кто помнит по школе) идет охота. Их клюют, топчут, загоняют в неведомые глубины, но они как-то выживают. К тому же появляются новые, тихой сапой влезают в священный русский язык, исконно посконный, чистый и незапятнанный! Да бред это! Какая исконность, неизменяемость? Попробуйте прочесть "Слово о полку Игореве" на родном языке! Да что там "Слово", прочтите стихи Тредиаковского, Державина! Полистайте до реформы русской орфографии Петром Великим наши российские издания! Сумеете без переводчика? А ведь всего триста лет прошло! Заимствуя иностранные слова, мы обогащаем русский язык. Ибо если, скажем, в английском driver означает извозчика и компьютерную программу, то у нас это уже два разных слова и значения. Как, скажем, ныне привычные славянский "конь" и печенежская "лошадь". И так во всем. Как в компьютерном мире, так и везде, где нас обогнали или просто прошли слишком близко. Они вынуждены брать свои привычные слова, расширяя значение одного итого же слова, а мы расцвечиваем свою языковую палитру. Я пишу письма и мэйлы, а они только мэйлы, хоть гусиным пером на пергаменте, хоть на Silicon Grafics. Люди, которые "блюдут чистоту языка", почти всегда хорошие люди. Честные и добрые. Искренние. Они в самом деле заботятся о русском языке. Что еще сказать? Только повториться, что обычно это очень хорошие люди. Ну, а ум не всем дается, как и понимание или кругозор. Чин академика легче получить, чем еще одну извилину. Ну, кажется им, что предохраняя русский язык от сленга или макаронизмов, они служат Отечеству. Вот и предохраняют! Что можно сказать? Все-таки не грабят прохожих в подворотнях, не устраивают липовые фирмы! Это не в обиду сказано им (я их даже люблю), а в защиту тех, кто пишет книги, статьи, очерки. Ребят, которые начали делать серию "Княжеский пир", надо защищать как от мерзавцев, так и от хороших людей, которые совершенно искренне говорят: слушай сюда, потому что все остальные дураки. Я люблю Отечество, уже поэтому я прав всегда и во всем.
Русский язык, в котором нет английской жесткой системы закрепления слов в предложении, даже на бумаге дает удивительную свободу интонации. В зависимости от того, куда всобачите слово, меняется смысл. К примеру, "У попа была собака". Все понятно: у него была собака, а не кошка. Если же слова переставить так: "У попа собака была", то сразу тоже все понятно. Была, а теперь нет. Или "Собака была у попа", Все ясно! А у попадьи - коза или кошка. Как видим, ключевое слово ставится всегда в конце фразы. Конечно, в устном разговоре (разговор бывает еще по ICQ, chats) можно поставить ударение на любом слове, подмигнуть или повысить голос, тем самым меняя смысл, но в "Кузнице" идет речь о расстановке букв на бумаге.
Эти строки надо помещать в самом-самом конце книги. Будут помещены, если она будет написана. И опубликована. Потому что! вот вы прошли огонь и воду, все вытерпели, вынесли и наконец-то!– победили. Пришла слава. Со всех сторон бегут женщины, ради которых все и делается, президент предлагает орден Спасителя Отечества, академия Искусств приглашает нагнуть шею под лавровый венок, пионеры несут красный галстук, а монархисты предлагают вам титул потомственного дворянина! нет, сразу князя. Это начинается испытание медными трубами, которое, увы, пока еще никто не прошел. Во всяком случае, сразу вот так припомнить не могу. В голову лезут всякие там ростроповичи, целующие руку Власти в обмен за орден, а вот человека сразу так с ходу вспомнить не могу. Ладно, вполне возможно, что им будете именно вы. Основным Заповедям Творца практически никто не следует, разве что кто-то где-то инстинктивно, но формулируются они, как мне кажется, здесь впервые. Первое: самое трудное, просто немыслимо трудное: творящий не должен принимать наград! Ни официальных из рук властей, ибо тем самым становится им на службу, а служивый писатель - это знаете ли! Ни даже из рук общественных комитетов, клубов, фондов. Дело не только в том, что все кем-то да контролируются. Все равно эти группки собираются по интересам. Получив премию из рук кружка по защите бабочек, уже неловко сказать, что гусеницы грызут листья и наносят урон садам! Если взять из рук Нобелевского комитета! ну, творца обязательно смутит море крови, пролитое динамитом, на крохи от продажи которого учреждена эта премия! Конечно, кому-то обидно смотреть как щеголяют в орденах и медалях молодые и старые брежневы, но на свете есть и другая награда! Об этих, премияносцах, говорят с недоумением: "Как ему удалось получить это звание? (этот орден и пр.) Не иначе как в родне с таким-то, или же его ставит креветкой такой-то, а этот такой-то главный в их тайной распределиловке!" Лучше, если будут удивленно спрашивать: "Как, вы все еще не лауреат?", а в организации будут писать письма, требующие присвоить вам хотя бы звание Героя Человечества. Сейчас заря Нового Мира. В старом хорошо бы оставить и эту дикость, когда князек или просто атаман шайки милостиво одаряет как своих разбойников, так и шутов, что сумели угодить подхалимажем или развеселой песней. Неважно как называется теперь этот князек: президент, премьер, или глава Фонда, как шаман все равно шаман, если даже переименовался в папу римского, верховного муфтия, патриарха или архиепископа. Где сверхлауреаты, Герои, лавроносцы Советской Системы?.. Всяк увидел их подлинную цену. Впрочем, видели и тогда. Как видят подлинную цену и нынешним лауреатам, лауреатикам и лауреатишкам - им несть числа. Каждая фирма, кружок, печатное издание плодит своих самых замечательных, самых талантливых, заодно сбывая лохам их нетленные труды. Не надо ссылаться на Запад, где этих лауреатишек еще больше. Там те же фирмы, общества, фонды, кружки, движения! И все остервенело бьются за расширение, за сферы влияния. А брошенная со стола феодала кость шуту (ладно, барду) способна еще как повысить рейтинг феодала за счет благодарственной песни сытого певца! Сформулируем так: всякий, кто принимает орден или лавровый венок, записывается в челядь того, кто бросает эту кость. Даже, если вам лавровый венок вручают от имени некого общества, чистого и незапятнанного! Предположим невероятное, что это общество никем тайно не финансируется и не контролируется. Оно в самом деле чистое и незапятнанное. Но все-таки вы начинаете ему служить! Ведь просто неприлично кусать руку, которая вас гладит или кормит. Но тогда где ваша свобода?
Всегда о любом начинании проще говорить: нет, не получится, ничего не выйдет. Этот человек в девяти случаях из десяти оказывается прав. И выглядит лучше, интеллигентнее, говорит готовыми обкатанными фразами, без труда побеждает в спорах. Тут еще надо суметь оформить в слова свою зыбкую идею, как-то объяснить себе и другим, а у оппонента наготове масса блестящих и остроумных доводов против. Он легко и под смех окружающих разобьет в пух и прах несчастного, вздумавшего создавать свою теорию, религию, иной взгляд на компьютерные игры, взаимоотношение полов или нового литературного героя. Конечно, эти девять из десяти никогда ничего не создают и не творят, но они и никогда (почти) не ошибаются! И потому выглядят правильно, респектабельно, с ними хорошо общаться, они не надерзят как эти молодые гении, они воспитаны и обходительным. Массовый человек идеален для любого общества. Он правилен! Он живет главенствующей идеей. Сегодня сказали, к примеру, что антисемитизм это нехорошо, этот человечек всюду говорит, как свое собственное мнение, что антисемитизм - это нехорошо. Скажи завтра так же авторитетно, что жидов надо всех извести, он тут же пойдет точить нож. Особенно, если скажет не правительство (кто ему верит), а импозантный член академий, искусствовед с благородным усталым взором и красивой седой гривой до плеч. А вы уверены, что не скажет? Не бойтесь проигрывать в спорах тем, эрудированным. За ними в самом деле огромный пласт мировой культуры. С вами через их вообще-то тупые болванки тел говорят величайшие мыслители как прошлого века, так и того, что вот-вот станет прошлым! С ними спорить трудно. Но! нужно. Они то, на чем цивилизация стоит, а вы те, кому эту махину тащить дальше. Был красивый и просвещенный Рим. Изысканный город юристов, поэтов, драматургов, скульпторов. Могучая римская армия. Образованные люди спорили о форме ушей нимф, предавались изысканнейшим плотским утехам! Но откудато среди них появились ужасные, невежественные, неграмотные, грубые первохристиане. Тупые. Не один из десяти, а куда меньше. Всегда проигрывали в спорах с образованнейшими римлянами, которые знали и поэзию, и философию, и языки, и отличались широтой взглядов! И все-таки разрушили могучую и незыблемую Римскую империю! И создали свою цивилизацию. Ломайте и вы этот старый дряхлый мир. Вы - ростки нового. А к этому необходимому вступлению, чисто технические рычаги. Любой материал сдается! То-есть, сейчас перед вами толпятся идеи, целое стадо. Все сразу не реализовать, надо выбирать какие сейчас, какие на потом. Любой нормальный че-ловек хватает ту идею, которую уже видит как воплотить быстро и неплохо. Но вы - ненормальный (напоминаем, что такое норма: это слесарь-водопроводчик, академик, литературный критик, банкир, президент страны - уровень одинаков, разница только в образовании и захваченной должности). Вы должны выбирать ту, дерзкую и злую, которая перевернет мир. Правда, неизвестно как к ней подступиться, в то же время понятно как быстренько создать целый фантастический мир, придумать новую форму ушей для эльфов, вооружить хорошо сбалансированными мечами и обучить восточному единоборству сунь-хунь-в-чай с элементами школы вынь-су-хим. Да черт с той дивизией пишущих, что шагают с вами не в ногу! Да и вообще, почему писатели должны ходить в ногу? Да еще строем? Если в ногу, то ясно, что за писатели. Если строем, то еще виднее! А они еще и сомкнутым строем дружно встречают, выставив штыки, всякого непохожего. Ну, тут уж все яснее ясного. Любой материал сдается! Если упорно думать именно над этой труднейшей идеей, то придут и образы, и новые герои, и краски, и способы как воплотить в ткань ярко и необычно. И тогда ваша работа будет не просто выгодно выделяться среди тех, которые писались легко. (Что пишется легко, то читается трудно. А уж публикуется!) Главное - ваша работа запомнится. О ней пойдут споры как о взорвавшейся бомбе. И, может быть, в самом деле перевернет мир!
Глава 3 [Image]Итак, вспомним выводы из предыдущих глав: Не прибивать на каждое дерево табличку "Дерево". Писать периферийными словами. Женщина - всего лишь функция Вставки-объяснения раздражают всегда Мера романа - сдвиг в характере !.. !.. Я вижу, что пропустил такую важную особенность нашей психики, как правильность и неправильность. Увы, всякая правильность читателя угнетает. Правильный человек никому не интересен. Заставляет скучать. Хуже того, раздражает. Так было во все века: Робин Гуд всегда и везде популярнее, чем Френсис Бэкон, мускулистый Конан интереснее первопечатников Гутенберга или Ивана Федорова, а Каин круче и тоже интереснее мирного Авеля. Сейчас это вообще приняло гипертрофированные размеры. Косяком пошли благородные киллеры, проститутки с сердцем пресвятой девы, владыки подземелий, аристократичные мафиози, а в фэнтези бросились изображать героев не совсем так чтоб уж благородных, а скорее на стороне Зла... Еще Вальтер Скотт горько жаловался, что ему никак не удаются благородные образы! Злодея пишет одним махом, сочного и яркого, запоминающегося, а вот даже Айвенго скучен как овца в темноте. Но он хоть дерется, что-то живое, а что сказать о леди Ровене и прочих главных героинях его романов? Да, конечно, если писать только образы злодеев, роман может получиться ярче. Может быть, у него даже читателей будет больше. Но что это за читатели... Да и каким вы станете писателем? Еще о языке. Кто-то из великих сказал: "Одному правилу следуй упорно: чтоб словам было тесно, а мыслям просторно". То-есть, вычеркивай к такой матери те слова из уже написанной фразы, без которых можно обойтись. Это самый простой и эффективный улучшить язык. По- правде говоря, половина умения писать стоит на умении вычеркивать. Ведь умно пишут многие!.. Но умно написать недостаточно. Надо - ярко. Яркость достигается, кроме прочих приемов, еще и емкостью. Пословицы тем и сильны, что все лишнее убрано, остались только самые необходимые слова. Это запоминается! Это действует. Увы, вычеркивать трудно. Даже не потому, что непонятно какие вычеркивать, какие оставлять. Просто - жалко. Что ж, первое - с чего надо начинать, это выпалывать и выпалывать слова-сорняки. Возвращаться, просматривать поле заново свежим взглядом и выпалывать еще. Все сорняки не перечислить, каждый пишущий тяготеет к разным, но есть и масса общих, таких как "свой" или "был", что пестрят в каждой фразе. Да и вредят эти сорняки не только тем, что мешают яркости. Казалось бы, что неверного в написанном: "Вошел человек. Это был мужчина высокого роста, одет был хорошо!". Но сразу прицепляется невольно: раз слово "был" по нормам языка адресует в прошлое, то сейчас этот вошедший уже стал, наверное, роста низенького, а то и вовсе сменил пол, а одет либо плохо, либо вовсе явился голым? Эстетическое должно быть динамичным. Вспомним, на что уж скучнейший и безликий персонаж "Человек в футляре"! Но, прежде чем к концу короткого рассказа попал в последний футляр, деревянный, его и с лестницы спускали, и морду били, он пытался жениться чуть ли не на королеве, т.е., показан в действии! Только в действии раскрывается образ. Это звучит скучно, академично, попробуем иначе: только динамичный персонаж, с которым что-то да происходит, который вынужденно меняется - нам, читателям, интересен. И другим - тоже. Так убиваем стазу трех зайцев: читатель покупает, издатель издает и платит, а вы попутно так, походя, выполняете одно из важнейших правил литературы, и, таким образом, вас по праву называют писателем, а не просто зарабатывающем на писании книжек. Спорадическое в жизни - постоянное в литературе. Жизнь заполнена хождением в булочную, на службу, всяческой рутиной. В морду дадут всего раз-другой, женитьба еще, черт бы ее побрал! еще как-то чуть под машину не попал! вот и все наши события. Да, это жизнь. А вот для литературы нужно отобрать как раз эти моменты: когда в морду, женитьбу, под машину или еще что-то еще яркое, необычное. Не потому, что читателю надо кровавую сцену (хотя этим Шекспир не пренебрегал, еще как не пренебрегал), а именно в мордобое видно кто есть кто, как в любой экстремальной ситуации. В булочную мы все ходим одинаково, как и на службу, но по разному поступаем, когда видим впереди в темном переулке трех пьяных мордоворотов. Вывод: литература - более точное изображение жизни, чем сама жизнь. К сожалению, сослаться не на кого, сам придумал, но уж поверьте тренеру. И - вперед к рекордам! Пока что здесь ни слова собственно о фэнтэзи. Даже о фантастике в целом. Только чисто литературные приемы. Пусть странные люди рассуждают: литература ли фантастика, впадает ли Волга в Каспийское море и кушают ли лошади овес и сено, но сюда заглядывают регулярно лишь те, для кого этот вопрос давно решен. Многие из них пишут, а для пишущего главное искусство - правильно расставить эти знаки на бумаге, возвести с их помощью мощное красивое здание, а кого туда поселить: фантастов, лавсториков или истористов можно решить потом. Однако любая постройка начинается с изготовления кирпичиков. Будут кирпичи высокого качества, из них можно построить любой дворец (как и хлев, увы), но из хреновых кирпичей можно построить только хлев. Да и то до первого дождика. Язык и есть те кирпичики, из которых строится вещь. Когда я читал "Аэлиту", "Петр Первый" или "Хождение по мукам", я не чувствовал, что читаю фантастику, исторический или роман на современную тему. Язык совершает чудо присутствия, соучастия: я дрался и с Тускубом на Марсе, и прорубал окно в Европу, и метался между красными и белыми. Еще одно правило, которое лично мне не нравится, но, что поделать, оно существует. Формулируется примерно так: любая словесная конструкция оправдана в произведении, если логически мотивирована. То-есть, любая ругань, любой мат, любая непристойность имеют право на присутствие в литературе, если без нее образ неполон, если это помогает в раскрытии характера. Но, конечно же, если обойтись можно, то обходиться... нужно. В литературе, как и в любом виде искусства, существует разделение на искусство и на подделки под искусство. К примеру, любовь - искусство, а вот секс - подделка. Понятно, подделки строгать легче и проще, особого мастерства не требуется, а нетребовательных читателей всегда больше. Мы сами, если на то пошло, вышли из нетребовательных, ибо в раннем детстве глотаешь все как утка, потом - как акула, только с возрастом или воспитанием начинаешь отличать белое от черного. К примеру, как только человек получает в руки фотоаппарат или телекамеру, он тут же начинает снимать свою собачку, кошечку и крохотных детишек. Ибо нет человека, чтобы не умилился при виде этих братьев меньших (дети в том же ряде), а профессионал избегает этих непрофессиональных приемов. Казалось бы, нет ничего проще: посади ребенка в хвост самолета, что вот-вот отвалится (хвост), и переживание зрителей обеспечено на обе серии! Но тот фильм делали в расчете не слюни и слезы домохозяек. Уважения зрителей и читателей этим не заработаешь. Хотя кассовый успех, увы, от классности не зависит. Рубль высоколобого и грузчика одинаков, а грузчиков побольше, они уже и банкиры, и депутаты, и члены правительства! Потому надо хотя бы в начале пути стараться избегать подделок. Так же как в детективе, где есть, скажем, запреты на использование близнецов, немотивированного убийства сумасшедшим или упавшим предметом с крыши, так и в литературе вообще есть негласные запреты на секс, умильных детишек и всяких кошечек, попавших в беду. Конечно, полностью исключить их из литературы невозможно (да и заподозрят в каких-то комплексах, время такое подозрительное), но пользоваться надо дозировано. У меня, кстати, есть и один-два ребенка, одна-две "кошечки", но это на двадцать с лишним книг! Человек читающий, пусть даже читающий детективчики самого низкого пошиба, все же выше по интеллектуальному развитию человека, смотрящего фильмы. Даже элитарные, высокие, интеллектуальные и т.д. Почему? Да потому что читающий сам создает для себя фильм. И сколько бы человек не прочли одну и ту же книжку, столько разных фильмов они и создадут. Раскрывая книгу, мы видим белый лист с разбросанными по нему значками всего из тридцати двух символов. А в мозгу происходит колоссальнейшая работа по перекодировке этих символов в зрительные образы. Мозг включается и работает мощно, во всю силу, развиваясь и накачивая свои мышцы. А в кино или на телеэкране уже подается готовая картинка. Кем-то приготовленная, разжеванная. И все зрители видят одно и то же. Бездумно. Мозг не работает. Он только потребляет. Готовое. Если, скажем, токарь семь часов рабочий день стоит за танком, он выдает определенное количество деталей. Если бы писатель стоял... Хэмингуэй, к примеру, писал стоя, или сидел семь часов за своей пишущей машинкой или за Pentium-II те же семь часов, он смог выдавать своей продукции в несколько раз больше. Оставим идиотов, что заорут о кощунственном сравнении, эти строки не для них, А неглупым понятно, что у пишущего всегда есть уже написанное, которое можно и нужно править, улучшать, добавлять, расширять, заострять и т.д. Когда, как говорится, нет вдохновения, а попросту говоря, в этот момент ничего яркого не лезет в голову. Значит, нужно, как простому токарю садиться за свой станок и дорабатывать уже написанное. Нет такой вещи, что при повторном прочтении показалась бы безукоризненной! Нет такой вещи, что при доработке стала бы хуже (не верьте анекдотам, сочиненным лодырями). Ладно, не надо кивать на Толстого или Бунина. Не говоря о том, что они переписывали свои вещи по двадцать раз, всякий раз улучшая, осталась работа и для двадцать первого. По крайней мере, когда встречаю у Бунина "он кивнул головой", это коробит. И я понимаю, что он бы убрал, если бы заметил. И надо по возможности избегать лишнего украшательства. Хотя понимаю, это трудновато. К примеру, написал человек фразу: "Не стреляйте в лебедей". Чувствует, банально. И он добавляет то, что считает литературностью: "белых". На слух неискушенного человека звучит вроде бы красивше: "Не стреляйте в белых лебедей". Но даже этот неискушенный чувствует в этой фразе фальшь, неискренность, хотя не понимает почему... И человек грамотный сразу: а в серых можно? Тогда уж в черных вовсе дуплетом? А то из пулемета!... Ну, а раз сознание за что-то шероховатое цепляется, то кто-то копнет и глубже: в лебедей не стрелять, а в гусей можно? И в голубей? И собак, и кошек?.. Да и про людей не сказано, что этих двуногих стрелять низзя...! Забавны, но не более, истерические поклонники какого-то кумира, будь то певец или писатель, но они же становятся опасными, если по недосмотру получают доступ к прессе. Они тут же стараются навязать поклонение своему богу так яро, что нередко своего... добиваются. И тогда действительно великий человек становится Величайшим и Непревзойденейшим, тем самым у разумных людей вызывая глухое рздржение. В отличие от истерических дураков они-то знают, что любое достижение человеческой мысли, духа или мышц перекрывается новыми достижениями. Увы, все течет, все менятся. Хотя почему "увы"? К счастью. Иначе не было бы прогресса. Но если в спорте не поспоришь: сто килограммов на штанге современного штангиста это сто, а не семьдесят, как на штанге у чемпиона прошлого века, если современный автомобиль развивает скорость больше, чем рекордное авто начало века, то в искусстве, где вроде бы нет четких стандартов, время вроде бы застыло. Произведения великих мастеров объявлены непревзойденными. Как в живописи, так и в литературе. Хотя, конечно же, это не так. Как ни печально это признавать писателю, но, как он пишет лучше мастеров прошлых веков, так и в следующем столетии будут писать лучше него. Это если трезво, без истерики. Да, Пушкин велик как никто в то время, ибо он первым ввел в обиход русский язык, ведь в так называемом высшем свет говорили только на французском, точно так же, как за полсотни лет до того - на немецком. Да, Данте велик, он первым написал вещь на итальянском языке, но только дурак или обманщик будет утверждать, что поэты двадцатого века уступают Пушкину или Данте. Потому нетрудно строчить продолжения под Пушкина, Лермонтова, Толстого. Не обязательно эти сиквелы слабее. Пусть даже на том же уровне. Но, простите, уровень конца ХХ-го намного выше уровня людей прошлого или позапрошлого. Честь им и слава, что в то дикое невежественное время сумели создать такие произведения! Но соревноваться с ними, это то же самое, что гордиться тем, что удалось побить рекорд первых Олимпийских игр! Дружок, превзойди современные нормы! Сейчас все еще кощунство сказать, что Проскурин или, скажем, Астафьев по языку и образности выше Бунина или Набокова. Те овеяны ореолом мучеников, а эти - подумать только!– коммунисты. Но что делать, в литературе не так все ясно, как в математике. Однако все же есть критерии, по которым видно, что Астафьев, Проскурин и даже ругаемый всеми Бондарев - опять же ругаемый не за литературу, а за председательство над Союзом Писателей СССР!– они выше по классу литературы, чем уважаемые классики тех лет. Увы, даже того столетия. Не календарного, а того неспешного, когда книги читали в кресле на веранде собственной помещичьей усадьбы, когда из Петербурга в Москву месяц с лишним! А то и заставляли крепостного читать, даже не утруждаться. Бунин выгранивал каждую строку, а Астафьев еще и выгранивает каждое слово в этой строке. Он настолько красочен, что, любуясь каждым словом, оборотом, метафорой, чувствуешь физическое наслаждение, восторгаешься так, что уже неважно как и чем закончится повесть, настолько ярко, четко, профессионально. В науке говорят: даже отрицательный результат полезен. Он показывает, что в том направлении ловить нечего. Так вот, давайте все же признаемся, что все эти акмеисты, постмодернисты, имажинисты, или как не назови нынешних новых, что экспериментируют со словом и формой, что они - экспериментаторы. Результат пока что всех этих поисков нулевой. Но спасибо им за то, что искали. Другие как стадо баранов перли по пути реализма, потом - соцреализма, а теперь просто пишут попроще, чтобы понятнее было массовому читателю, ибо лучше получить по рублю с десяти миллионов, чем по сотне с тысячи интеллектуалов. Трагедия. Почему-то в школьные учебники попало нелепейшее определение трагедии. Комедия - когда смеются, драма - когда страдают, а трагедия - когда погибают. Желательно, в красивых позах и с высокими словами на устах. Я сам учился по таким учебникам, и сейчас ничего в них не изменилось. Бред, конечно. Из той оперы, когда опрятная домохозяйка в ужасе называет трагедией, если разобьет чашку. Да, бред. Герои могут погибнуть все, но это еще не трагедия. Трагедия - это когда обе стороны правы! Даже древние греки это понимали и пользовались в своих пьесах. Кажется, это в "Антигоне" царь, велит казнить героя и строго по закону бросить его труп непогребенным, а кто похоронит преступника, да примет смерть. Его дочь Антигона тайно хоронит, а когда ее уличили, она с достоинством отвечает, что хоть поступила противозаконно, но человеческие законы не могут отменить законов, более высоких, установленных богами (не правда ли, современно: по закону или, напротив, по совести?) Царь, в ужасе, но вынужден замуровать свою любимую дочь в пещере, ибо царь должен подавать пример послушания закону, на чем держится любое общество. Итак трагедия: когда обе стороны - правы. Наверное, нет проще литературного приема, чем простое сравнение. Можно, к примеру, долго и подробно описывать нос своего героя, а можно написать коротко "как у пеликана", "как у поросенка", и у читателя сразу возникает определенные образы. С этим приемом соседствует еще один: преувеличение. Понятно, что не бывает у людей пеликаньих носов. Не бывает и человечьих такой длины. Даже в половину пеликаньего не найти! Но все же сразу возникает образ человека с длинным вытянутым рубильником. Увы, нередко встречаешь толстые романы, где не найти ни единого сравнения с кем-то или чем-то. А если автор не знает этих простейших правил арифметики, то куда уж говорить ему о высокой алгебре метафор! О них - попозже. Иногда можно увидеть на экране телевидения, как какого-нибудь мэтра литературы корреспондент спрашивает с придыханием в голосе: как, дескать, рождаются великие замыслы, а мэтр, напыжившись и приняв глубокомысленный вид, начинает рассказывать о неком сне, который он воплотил в жизнь, или неком озарении... Словом, у него есть такой дар, которого у остальных свиней нет. Это звучит здорово, а нравится как самому мэтру, так и корреспонденту, а экзальтированные теледуры вовсе в восторге. Дескать, существует же на свете нечто непознанное, высшее, что озаряет избранных! Вы не смущайтесь, и если просят, то почему не молоть ту же чепуху? Слушателям, а особо - слушательницам, это нравится. Но упаси небо самим поверить в этот бред! Не все, что продаете, стоит жрякать самим. Все сказанное применимо к любой худ-ре. Если кто сгорает от нетерпения услышать именно о фантастике, единственному литжанру, заслуживающему внимания, то начнем опять же с базы. Годика в три-пять человечек начинает рисовать, в четырнадцать сочинять стихи, в двадцать - писать рассказики, в двадцать пять-тридцать - фантастику. Конечно, плюс-минус небольшое количество лет, но замечено, что у творческого человека сперва начинает работать воображение, потом - сердце (ах, стихи!), потом мозги, а для перехода в стаз фантаста требуются уже очень хорошие мозги, способные не только думать, но и создавать миры, генерировать философские идеи. Конечно, не все дорастают до высшего стаза, большинство остается в простой прозе, еще больше - всего лишь в поэтах или художниках, но мы-то высшая раса, верно? Поговорим о своих проблемах. Редакторов, которые говорили бы, что можно, что нельзя - уже нет. Но полная свобода от всех правил тоже чревата. Новичок, ошалев от свободы, пихает в свой роман, а то и в крохотный рассказик, пришельцев из космоса, динозавров, мутантов, хренонавтов, сумасшедшего профессора и умных роботов! и вообще все, о чем успел услышать хотя бы краем уха. Получается редкая дрянь, вкусив которой, даже читатель не всегда поймет, что же не нравится. Ведь вроде бы круто, а из бластеров палят даже динозавры и тараканы! Уэллс вошел в классику еще потому, что в каждом вещи было одно-единственное фантастическое допущение. "Человек-невидимка" приключение ставшего невидимым в привычном реальном английском городке. "Война миров" - марсиане высаживаются в Англии! и все. Больше фантастичных допущений нет. Дальше страшная реальность. И так в каждом романе, рассказе, повести. Нет такого, чтобы в одной вещи, пусть преогромной, встретились динозавры и пришельцы из космоса, звездолетчики и франкенштейны. Одно допущение позволяет обыграть его со всех сторон, показать свой класс, Яркое цыганское платье не бывает стильным. Уже потому, что слишком яркое, пестрое. Увы, история развития человечества - история запретов. Не позволяя себе делать то или другое, человек вычленялся из животного. Не позволяя себе пихать в роман все, что душа просит, человек из любителя, пишущего "для себя", превращается в блестящего профессионала.