Как убивали СССР. Кто стал миллиардером. Роковые 90-е, разрушение Советского Союза, рождение олигархии
Шрифт:
Мы, фактически, имеем дело с узким социальным слоем, приватизировавшим СМИ и безраздельно пользующимся правом на свободное изложение своего мнения. На базе подаренной этому слою собственности вместе со всей инфраструктурой, доводящей информацию до граждан, возникло новое сословие, причем со своим пониманием этических норм и своими жизненными интересами.
Свобода слова в рамках этой корпорации понимается только как монополия этой корпорации на СМИ, дающие для представителей этой корпорации практически неограниченные возможности частного обогащения.
В рамках нового сословия выработался и особый язык, почерпнутый в значительной мере из блатной «фени». Язык диктует выбор тем и героев. Пропагандируются блатные «сатирики», блатные эстрадники, герои из «бывших», ведутся съемки из тюрем и изоляторов, демонстрируются подробности зверских убийств и их исполнители, в деталях показываются манипуляции наркоманов со жгутом и шприцем, обсуждаются детали половых извращений…
Где же вся эта «творческая интеллигенция», которой дали, наконец, свободу? Другим не дали, а ей выделили. И что? Где обещанные достижения изящной словесности? Их нет и быть не может, пока выделенная по списку свобода (список — в ельцинской администрации) используется, точно половая тряпка. Поэтому астрономию у нас заменяет астрология, медицину — колдуны-целители, информацию — сенсация (проще говоря — вранье). Репортаж подменяется эпатажем, интервью — словоблудьем двух приятелей, анализ общественных событий — словесными упражнениями невежд…
Вместо действительной свободы мнений безнадзорная печать и эфир заполняются освобожденным от любых барьеров сквернословием, свободой сквернословия. Слово «дерьмо» уже не только исключено из разряда ругательных, но даже из разряда вульгарных. Его можно услышать в эфире даже от бывшего президента СССР, оценившего перед телевизионными камерами в 1998 году «дефолт». Анально-генитальные шуточки и постельные сцены беспрепятственно попадают в общедоступные издания и в прайм-тайм для детей и юношества. Англоязычная брань в эфире даже не считается чем-то зазорным.
Можно возразить, что СМИ у нас таковы, какова публика. Но это полуправда. Публика сегодня не вольна выбирать — она не имеет никаких прав в сравнении с журналистской корпорацией, образованной по заказу враждебной народу власти. Когда выбор был, эта же самая публика выстраивалась в очереди за многотомными собраниями сочинений Карамзина и Соловьева, скупала миллионные тиражи Пушкина и литературных журналов. Теперь ее отгораживают от культурных ценностей баррикады «желтых» изданий и «желтых» передач, которые в культурном отношении меж собой ничем не различаются.
Если либералы не обрушиваются на государство как таковое (подобного рода нигилизм может быть принят обществом только в переломные эпохи, когда народные массы готовы жечь собственный дом и убивать своих близких), то пытаются представить дело так, будто именно русское государство не имеет права на существование, а все безобразия давней и современной истории — чисто русская специфика.
С откровенными мракобесами всегда выгодно бороться, поэтому в политике призрак мракобесия часто используется, чтобы продемонстрировать собственную незаменимость в борьбе с ним и встать в позу защитника чести и достоинства общества. Поэтому либеральными идеологами был воссоздан миф о «русском фашизме», который в 1991 году подавался как ужас «красно-коричневой угрозы».
Либералы от номенклатуры пустили газетную утку об угрозе фашизма со стороны национального движения и немало нажились на разработке этой темы. На угрозу России указывали те, кто сам был источником ее погибели. Дело в том, что утверждение об опасности русского национализма не только для народов России, но и для всего мира, скрывало совершенно другую установку — установку на подавление структур, защищающих национальные интересы России (армии, спецслужб, дипломатии…).
Новое открытие мифа о фашистской опасности в конце 1994 — начале 1995 гг. было связано с чеченской войной, цепью убийств известных журналистов и предпринимателей. Тем не менее, время либералами было упущено. Их сил хватало лишь для того, чтобы поддерживать пропагандистский напор «периода ранней демократии» лишь в течение нескольких дней.
Весной 1995 года патриарх отечественной «демократии» А. Яковлев на съезде РПСД продолжил традицию антифашизма словами: «Открыв шлюзы националистическому фашизму, вожди большевиков пошли на хаотический развал Союза, надеясь тем самым вернуться к тоталитарному режиму через национал-социализм». В данном случае мы видим попытку списать все грехи собственной политики на мифическую угрозу фашизма, попытку подогнать под этот термин всех своих политических оппонентов.
В этом смысле симптоматичными были публикации газеты «Президент» периода октябрьской трагедии 1993 года. Из многочисленного набора пылающих ненавистью статей приведем такой фрагмент: «… нет оппозиции, есть откровенные фашисты, бандиты, погромщики, с которыми неприменимы язык дискуссий и парламентский протокол. Мы должны быть твердыми, а если потребуется, то и жестокими. Страна больна коммуно-фашистским раком, ей нужен хирург, а не бабки-шептуньи».
В 1998 году Яковлев организовал Антифашистский конгресс, который не вызвал интереса в обществе — ну никак отставному партноменклатурщику не удавалось доказать, что в России фашизм таки есть. Приходилось измышлять загадочные сюжеты — мол, борцов с сионизмом организовало КГБ, «чтобы выпустить из общества пар диссидентства». А в результате возник, якобы, российский фашизм. Вот Яковлев и побежал к Ельцину — вынудил того подписать пустой указ о борьбе с «российским фашизмом», хотя даже в Академии наук затруднились сказать, что это такое. Сам Яковлев предложил Ельцину считать фашизмом «разжигание национальной розни, пропаганду исключительности одной нации за счет другой, пропаганду войны и насилия». Таковое разжигание, разумеется, относилось не к дудаевым и Шаймиевым, рахимовым и гусинским, а лишь к своим бывшим соратникам по партии — ко всем, кто Яковлеву не нравился.
«Уголовщина, освященная идеологией, — эта формулировка подходит как коммунистам, так и фашистам», — говорил Яковлев. Ну да, в «фашистской» КПСС Яковлев сделал карьеру, а потом стал выдавать себя за анти-Штирлица: «У нас был единственный путь — подорвать тоталитарный режим изнутри при помощи дисциплины тоталитарной партию. Мы свое дело сделали».
Воспринимая мафиозную организацию от олигархии, элитарные троечники превратились в цеховиков гуманитарных профессий. Здесь сложились свои «мафии», создающие и пропагандирующие фиктивные авторитеты. А те главным своим делом сочли оправдание олигархического режима.
Один из идеологов олигархии излагает суть дела так: «… полагаю, что, в конце концов, мы должны стать обществом, где основными действующими лицами политической жизни не будут те, кто занимает официальные посты. Так во всех странах. Так должно быть. Политик — это футболист, которого выпустили на поле, он должен быть прекрасно подготовлен: забивать мячи, срывать аплодисменты, быть кумиром публики. Но решают вопрос, когда его выпустить, в каком матче, на сколько минут и т. д., уже другие. Я думаю, что когда-нибудь у нас в стране ключевые решения в политике будут принимать не политики. Когда такое время настанет — это будет нормальная страна» (Г. Попов, «НГ» 10.12.93).