Как я была маленькая (издание 1961 года)
Шрифт:
— А это что за барыня за такая? — спросила она про Золушку.
Узнав, что у неё есть другое платье, попроще, Устинька решила:
— Вот и ладно. Его и наденем. А то где ж это видано — праздничное в будни снашивать!
Мы играли в куклы каждый день. Стряпали им обед. Топили баню. Ходили на речку полоскать бельё.
— Поторапливайся, — говорила мне Устинька. — Пора тесто ставить. Где у нас квашня? Да только гляди — с мукой аккуратнее: мучицы у нас на донышке осталось.
Ножную скамеечку мы превратили в корову Бурёнку. Водили её на верёвочке пастись на зелёный коврик, берегли молоко для ребят.
Но
— Здравствуйте, Тамара Львовна, голубушка! — приветливо встречала её Устинька. — Сядьте вот сюда. Сейчас мы вам молочка дадим: только что надоено.
Тамара Львовна выпивала кружечку воды и говорила:
— Спасибо большое. Молоко у вас отличное.
— Мы трудов не жалеем — Бурёнку во-он куда водим, где трава получше. — И Устинька показывала на зелёный коврик в другом конце комнаты.
Попив молока, фельдшерица осматривала детей. Главное, беспокоила нас Танечка: несмотря на пилюли, она всё ещё была бледновата.
Однако вылечила Танечку не Тамара, а тётя Наша. Взяв красный карандаш, которым мама ставила отметки в тетрадях, тётя Наша осторожно навела румянец на Танины щечки, сказав при этом:
— Если ты ещё раз вымоешь ей лицо водой, ты её окончательно испортишь.
Я крепко-накрепко обещала Татьяну больше не мыть.
Укротительница
Черепаха Тихоня, подаренная мне дядей Оскаром, поселилась у нас в детской, в старой клетке, где жил когда-то чижик. Маленькая дверца, удобная для чижика, конечно, не годилась для Тихони. Поэтому мы вырезали целиком всю переднюю стенку клетки: образовался широкий, удобный вход. Клетку мы поставили на пол, поближе к куклам, чтобы Тихоня не скучала.
Первое время она почти весь день спала. Просыпалась только к вечеру, закусывала муравьиными яйцами, пила водичку и начинала расхаживать по комнате. Всё это тихохонько: настоящая Тихоня.
Нас она дичилась и всё прятала головку под панцирь. Папа объяснил, что она «привыкает к обстановке».
Понемногу Тихоня уже и днём начала гулять по детской, а иногда выходила в столовую и даже на кухню. Но, боясь, чтобы Дарьюшка на неё не наступила, я её туда не пускала.
Мы стали давать Тихоне листики салата, мелко накрошенное яблоко и даже кусочки сыра, и всё это она ела. Видно было, что обстановка ей нравилась.
Тихоня уже разбиралась и в людях. Меньше всех она любила Диму за то, что он клал её на спинку. На спинке Тихоня перебирала в воздухе лапками, как жук, но встать не могла. Я очень сердилась на Диму:
— Это тебе не твой паровоз! Тому всё равно, когда ты переворачиваешь его вверх колёсами, чтобы посмотреть, как там у него всё устроено. А Тихоне не всё равно.
Дима несколько раз давал мне слово так не делать, но слова не держал, И чего же он добился? Того, что Тихоня, как только могла быстро, уползала от него под комод и сидела там до тех пор, пока Дима не уходил.
Совсем иначе обращалась с Тихоней Тамара. Она подзывала к себе Тихоню, как цыплёнка: «Цып-цып-цып», только очень тихо, совсем шёпотом.
— Она сама тихая и любит всё тихое, — говорила Тамара.
И Тихоня, как только услышит «цып-цып-цып», так и бежит со всех четырёх лапок. Торопится, маленькая.
— Милая, милая! — говорит Тамара; наклонится, возьмёт Тихоню и подставит ей ладонь.
А та медленно ходит по Тамариной руке, ощупывает мордочкой каждый палец, точно гладит его.
— Я буду укротительницей хищных зверей, я уже твёрдо решила, — повторяла Тамара.
— Но ты же хотела быть фельдшерицей? — напоминала я.
— Нет, теперь я вижу, что то была ошибка. Я буду укротительницей, это решено, Я так ясно представляю себе это: вот вводят в клетку громадного африканского льва. А потом туда вхожу я.
— И ты говоришь ему «цып-цып-цып», — подсмеивается Дима.
Но Тамара не смущается:
— Нет, я говорю ему: «Царь зверей, властитель пустынь, посмотри мне в глаза. Ты видишь, у меня в руках ни хлыста, ни бича, только тоненькая палочка, как у дирижёра. Но всё равно ты будешь повиноваться мне, потому что я человек. А человек всегда сильнее зверя…» И тогда лев покорно ложится, и я ставлю ему ногу на голову.
— Знаете что? Давайте сейчас в это играть! — загорается Дима. — Ты, Тамара, будешь укротительницей Я — львом. Только не ставь мне ногу на голову.
— А я кем буду? — спрашиваю я. — Я тоже хочу быть хищным зверем. И Устинька тоже.
— Хочешь быть львицей? — предлагает Тамара.
— Вот-вот! — подхватывает Дима. — Ты будешь львицей, а Устинька — львёнком. И все мы будем охотиться.
— Нет, это скучно, — не соглашаюсь я. — Лучше, чтобы были разные звери.
— Тогда так, — предлагает Дима: — я лев, ты, — обращается он ко мне, — тигрица, Устинька — кенгуру. А Тихоня будет крокодилом.
— Зачем же ей быть крокодилом, когда она родилась черепахой? — возражаю я.
— Черепаха она каждый день, Пусть разок побудет крокодилом, — спорит Дима.
— А кто это — кенгуру? — допрашивает Устинька, — Какой из себя?
Дима объясняет, как выглядит кенгуру и как он прыгает: только на задних ногах, а передние, короткие, висят в воздухе.
— А ну, попрыгай для пробы, — предлагает Дима Устиньке. — Очень хорошо, — хвалит он её.
— Постойте, как же это будет? — спохватывается Тамара. — Ведь зверей укрощают пойманных, в клетке. А вы ведь хотите охотиться в пустыне и в лесу.
Договорились, что Тамара будет укрощать нас ещё не пойманных, это гораздо интереснее.
Начались приготовления.
Я, как тигрица, надела полосатый мамин халат.
Коричневая папина куртка превратила Диму в отличного льва.
Устиньку мы завернули в старую пелерину.
А Тамара набросила на себя в виде мантии белую скатерть и взяла в руки деревянную вязальную спицу из тёти Нашиного рукоделия.
— Можно начинать! — скомандовала Тамара. — Хищники, сходитесь к источнику на водопой!