Как я изменил свою жизнь к лучшему
Шрифт:
Я ждала Марину, но та опаздывала.
На широкой лестнице роилась толпа – вторая партия. Я пристроилась в хвост, рассчитывая, что очередь дойдет не скоро, еще подышу перед смертью…
Но смерть не заставила себя ждать.
Двери в аудиторию раскрылись, и стало ясно, что она больше нашей 601-й – всем места хватит.
Я занесла руку над билетами.
Кто не помнит этот миг испытания судьбы?
Господи, помоги…
Помог.
Билет достался с издевкой, похожий на пирожок, всю начинку которого бухнули в один край: реформы Петра Первого и подвиг тружеников тыла в годы Великой Отечественной войны.
Села за парту. Оценила обстановку.
Отвечать выходили в другую аудиторию. Тех, кто засиживался над ответами, подгоняли ходившие по рядам преподаватели. Абитура из первой партии почти вся уже ответила. Значит, скоро будут вытаскивать нас.
Петровская эпоха ожила и зашевелилась в голове. Даты, тезисы, аргументы – лист за листом.
– Можно у вас еще бумаги попросить?
Четыре листа, на тружеников тыла останется.
Сидящий впереди парень и до этого беспокойно елозил, теперь оглянулся.
– Эй, отличница… Помоги. Про Столыпина что-нибудь знаешь?
– Отстань.
– Пожалуйста!
– Не мешай.
– Буду мешать.
«Шпора» со столыпинскими реформами лежала первой в левой туфле или четвертой в бюстгальтере на правой груди. Улучив минутку, когда «надсмотрщик» прошел мимо и оказался у меня за спиной, я наклонилась почесать ногу и извлекла малюсенький, сложенный вдвое листочек – не то.
– Дай, дай шпору, – молил и вертелся мой беспокойный сосед.
– Отберут и выгонят.
– А так выгонят за то, что не знаю. Не боись – не заложу!
Я погладила грудь, лихорадочно загибая листочки – первая, вторая, третья.
Есть!
Когда сотрудник приемной комиссии снова оказался к нам спиной, сунула шпаргалку соседу. Тот успокоился и застрочил.
– Ну-ка, ну-ка, что это у вас такое? – заинтересовался преподаватель, курсировавший по соседнему ряду.
– Это не мои! – громогласно заявил парень, когда его заставили встать и отобрали шпаргалку.
– А чьи?
– Ее!
– У меня вообще другой билет, – лепетала я, когда нас обоих вели из аудитории. – Я сама все написала.
– Ну, вот и нечего сидеть, идите сдавать, – оборвал меня препод, кивнул на дверь с надписью «Тихо. Идет экзамен!» и увел парня за собой.
Экзаменаторами оказались средних лет мужчина и неопределенного возраста дама, раздраженно водившая карандашом по ведомости.
– Начинайте! – не глядя на меня, буркнула она.
И тут я отчетливо представила длинную красивую фразу из Фроянова, вернее, из Марининых конспектов – как раз про Петровские реформы. Она встала перед глазами со всеми запятыми, я помнила ее от первого до последнего слова. Это было отличное вступление для моего ответа на экзамене.
Я с чувством произнесла ее в первозданном виде и уже готова была проследовать в глубь Петровской эпохи со всеми полагающимися экзамену остановками. Но дама перестала вертеть в руках карандаш, подняла голову и уставилась на меня.
– Вы сами-то поняли, что сказали? – спросила она.
Я оторопела.
За шесть месяцев ежедневной, а часто и еженощной подготовки к экзамену по истории я много раз представляла и прокручивала его в воображении, ожидала каких угодно сложных, заковыристых, каверзных вопросов, но только не этого.
Изумление было настолько обескураживающим, тотальным, что я, забыв о субординации, ответила:
– Я – поняла. Вам объяснить?
И действительно была готова объяснить каждый пассаж в тираде – не зря же учила.
Уже витиеватый тезис Фроянова, то ли перевранный Мариной, то ли и правда столь сложный для восприятия давно вылетел у меня из головы, а эту фразу помню, будто произнесла только что.
Экзаменаторша отреагировала бурно:
– Ну и что хорошего сделал ваш Петр?! Сифилис в Россию завез? Воровство не смог пресечь? Вон, Меншиков столько при нем нахапал, что до сих пор по линиям пешком ходим, а могли бы плавать! Как в Венеции. На гондолах! Тоже мне: «Осталась у меня одна рука, вороватая, да верная»…
Она помахала у меня перед носом своей рукой и ткнула пальцем в окно на Десятую линию Васильевского острова, по которой мне надлежало приплыть на экзамен на гондоле по богатой на воровство истории России, если бы Александр Гаврилович Меншиков, сукин сын, не поживился при благоустройстве острова.
Обстоятельства появления в России сифилиса в учебниках не излагались, однако экзаменаторша явно знала, о чем говорила. Я уже было открыла рот, чтобы защитить Петра, но дама резко встала, вытащила из сумки пачку сигарет и со словами «черт знает что!» вышла из аудитории.
Только тут я обратила внимание, что второй экзаменатор смеется и, кажется, как и я, испытывает большое облегчение от ее перекура. Подвинул к себе конспект ответа, пробежал глазами, зевнул. Глянул на другие мои оценки.
– С реформами все ясно, а про тыл ничего не написали?
– Не успела. Я расскажу.
– Не надо, – он уже рисовал цифру в ведомости. – Поздравляю. Желаю хорошей учебы!
На ватных ногах, не веря в спасение, я шла по коридору.
Машинально завернула в туалет. Запустила руку в бюстгальтер, карманы пиджака, по одной сняла туфли. Выбрасывать шпаргалки было жалко, и я стопочкой сложила их на подоконнике.
У стола приемной комиссии все еще стоял парень, пойманный за списыванием. На столе лежала моя шпаргалка.
– Вот она, она мне дала! – завопил он с новой силой, увидев меня.
– Я его не знаю, – честно ответила я и вывернула карманы.
Через несколько дней я нашла свою фамилию в списке поступивших.
У меня даже оказалось на два балла больше проходного. Огорчало только то, что я не могла поделиться ими с Мариной, схватившей на экзамене по истории тройку. С тех пор мы не встречались, но я еще долго вспоминала ее…