Как я съел собаку
Шрифт:
Гораздо приятнее было бояться темноты, подвала в третьем подъезде, или пацанов из соседнего двора, или мифического кого-нибудь…, чем конкретных…, которых на Русском острове…, вообще хватало.
Как было приятно забежать в подъезд и оттаивать на батарее снежные катышки, налепившиеся на рукавички, и при этом бояться пацанов из соседнего двора.
Или бегать-бегать, а потом упасть в снег и увидеть, ВДРУГ, ночное небо, звезды и думать о бесконечности, в смысле, там за звездами — еще звезды, еще, еще, и так… бесконечно…, и вдруг, … БЕСКОНЕЧНО, как взрыв. Перехватывает дыха-ние, ой-ей-ей… страшно… и… все… отпустило. Но страшно… хорошо.
Вот интересно, кому-нибудь было нужно то, что мы на Русском острове делали Кому-то конкретно Был ли такой человек, который понимал, зачем все это происходит Если он был или он есть, то что же это за человек Я даже вообразить не могу…. Елки-палки. Это же надо….
И там… на службе, я почувствовал, а потом и понял, что Родина и страна, в которой ты родился, — не одно и то же. Наверное, это и так понятно, но это же надо понять… ну, понять!
И многие из ребят, с которыми я служил, так этого и не поняли, но сильно что-то такое подозревали, для них в этом случае было важнее — кто предал. Страна или Родина Вот тут надо разобраться…, но не будем…. Я же сказал, что ребята…, многие из них, не поняли…, а только подозревали.
Но они придумывали для себя конкретные объекты подозрений. У них у всех…, у всех… То есть их девушки их не дождались, а выходили замуж, за всяких студентов и прочих отмазывающихся от службы. И тут они давали горя…о..о..о.. Я вернусь — этот студент у меня попляшет, он у меня — вот так будет там танцевать, вот так.
Тока мама никогда не предаст, тока мама,… тока мамочка… А сами писали письма, какие-то письма, подписывали на обратной стороне фотографии пусть напомнит тебе обо мне неподвижная личность моя и отправляли в какие-то города, ко-торые Бог знает где.… В такие города…. Которые, когда подъезжаешь к ним ночью, видны точками освещенных окон. И все эти окна желты…. Такой свет…, от которого хочется развернуться и ехать в темноту. А иногда едешь по центральной улице такого города и, вдруг, глянешь в окно второго этажа, и видно — это кухня. А шторы такого цвета…, и обои…, и абажур оранжевый, пластмассовый, а у окна спина мужика на секундочку мелькнет, в майке, голубой… наверное. И все известно…, о чем там говорят, что там в холодильнике, что на столе…, и какая посуда стоит в серванте в комна-те, и какой диван, и какой висит на стене ковер и чеканка….
И оттого, что ты заглянул в это окно, и от этого знания… становится так… скучно. Ну, как если бы взять пыль, которая валиками собирается в труднодоступных углах под кроватью, и набить ею рот… и так жить. Жить.
Родина предала…. Но мы Родину не предали…, мы ее защищали… постоянно….
А однажды нас наказывали искусством. То есть однажды мы провинились, все, сильнее обычного. И командир всего учебного отряда нас наказал. Сильно.
Нам двадцать раз показали фильм Жестокий романс. Такой фильм… хороший…. Нам показывали его каждый день, после того как стемнеет, — в летнем кино-театре…. Был конец октября. Фильм показывали без звука. Специально поставленные люди следили за тем, чтобы мы не спали. А фильм шел и шел день за днем, в смысле ночь за ночью. Ну, мы-то еще ладно, но каково было узбекам или ну,… другим ребя-там Для кого Волга — не матушка-река. Как они должны были ненавидеть Никиту Михалкова, который безмолвно, самодовольно открывал рот…. Они же не знали, что он поет про мохнатого шмеля…. И почему так пляшут цыгане. (Здесь нелишне было бы показать, как они танцуют.) Мы сидели и спали с открытыми глазами, а на экране, из-за того что части фильма были самым удивительным образом перепутаны, — только что убитая героиня вдруг танцевала… и вообще все, что было на экране, было так мучительно, что я не переставал удивляться точности выбора фильма. Но, конечно же, все наше кино такое… для узбека…, в смысле.
Я помню, как эти ребята, родившиеся где-то в Ферганской долине, шли в строю с нами и пели… громко…
Россия, любимая моя,
Поля родные, березки, тополя…
Они писали в своих дембельских альбомах какие-то псевдовысказывания Петра Первого. Вроде такого Рябых и кривых на российский флот не брать, дабы не позорили они своим видом государства Российского. Видели бы вы этих ребят…, которые это записывали в свои альбомы. Они увозили в свои кишлаки татуировки с Андреевскими флагами, кораблями и надписями, сделанными былинными буквами, в память о славе Российского флота. Забавно смотрелись чайки на мусульманских плечах и грудях.
А однажды я видел, как один красавец азербайджанец писал в письме какой-то незнакомке, из Омска по-моему. Просто переписывая буквы малознакомого ему русского языка, имея в виду свою фотографию, которую он тоже посылал
Не смотри, что здесь нет красоты,
Красота в жизни не каждому дается,
Но зато здесь простая душа
И сердце простое так бьется.
Но это так, к слову.
Что мы там делали все-таки Мы делали очень много всякой фигни…. Все это, понятно, называлось — защита Родины. Сейчас ясно, что делали мы это нормально — никто не напал на нас в это время. Так ведь.
Потом, когда мы попали на корабль, стало проще. Втянулись уже как-то. Времени было уже не жалко. На небо посматривать какой-то странной потребности уже не было. Кстати, какое небо над океаном, я не помню, наверное, не видел ни разу, голову не поднял.
Вот шли мы на корабле. Все здорово, все по местам, все работает. Жизнь всего экипажа в руках одного дурака. Не будь этим дураком! — кричал старпом… часто, считая это очень остроумным. Все было здорово на корабле.
Но вдруг придет в голову мысль — наш корабль плывет по поверхности планеты Земля. Это мировой океан, а по его поверхности плывет железный такой…, а на нем сто двадцать восемь человек. А вокруг воздух, а дальше — космос, другие планеты. И это называется — защищать Родину. После такой мысли трудно собрать все воедино, ну, чтобы можно было дальше всем этим заниматься, участвовать в этом. В смысле…. Старпом сильно помогал. Всегда.
Как все-таки здорово русские моряки умели топить собственные корабли! Нет, они замечательно умели делать все, что нужно, но это — они делали особенно талантливо. Я не имею в виду то, как топили черноморский флот, ну, с целью перегородить входы в…. Нет, нет. Я имею в виду…. Все было здорово. Но либо разведка оплошала, либо телеграмма не дошла, либо забыли предупредить, и крейсер, без сопровождения, попал в туман…. А там — западня, в смысле вражеская эскадра. Кругом враги. А мы против всех. Всегда! Одни. В западне! Против всех! Ёё..ё..ёлки..и! И тогда уже…, кроме шуток. Тогда уже…. Если кругом враги…. Тогда — ооо..о..о..о! Тогда — огонь из всех орудий и наши комендоры — самые лучшие. И во всех казематах, у каждого орудия, истекая кровью и потом, быстро и точно, среди всего этого ада — они…! И вот уже один вражеский эсминец пошел ко дну, один крейсер уходит из боя, кренясь и горя, еще два корабля сильно потрепаны, а мы еще бьем из трех пушек. Кругом все красно, все красно, и ночь уже отступает, и вот-вот рассвет. Вот уже…. Но кончились снаряды. Командир белоснежным платком протирает внутреннюю часть фуражки, надевает на забинтованное плечо белый китель в крестах и звездах, записывает последнюю запись в журнал.
— Ну что, Сережа — спрашивает он штурмана.
— Предлагают сдаться, их флагман горит, но они подняли флаги…
— Хорошо дрались матросики, мои матросы… — говорит капитан. — Все, Сережа,…да….
— Понятно, Алексей Дмитриевич, все были готовы, все надели первый срок…
А на искореженной палубе стояли, сидели, лежали, кто-то, шатаясь, шел…. Русские моряки — герои… настоящие. Настоящие. Они курили или умирали от ран, а молоденький мичман и пара усатых старшин шли открывать кингстоны. А командир стоял на мостике…! И всходило солнце… над дымами, над Андреевским флагом.
А в это время на английском (или немецком, да хоть на японском) флагмане команда тушила пожар, суетилась…. А адмирал спрашивал какого-нибудь офицера
— Ну что там русские Молчат
— Молчат, сэр. У них, видимо, закончился боезапас.
— Да..а..а…. Как они дрались а…! Как дрались! Мне бы таких моряков. Вы приготовьте все, приготовьте каюту для русского капитана. Надо принять всех на борт, я хочу посмотреть на этих моряков.
— Простите, сэр, но…… они утонули.
— То есть как Вы сигналили им, что мы….