Как я стал кинозвездой
Шрифт:
— Хорошо поживает, — ответил я. — Наверно, трудится сейчас над Машиной.
При слове «машина» сердце у меня так сжалось, что я больше не мог говорить. Машина! Как она там? И как там Черный Компьютер?
В эту минуту появился папа. Он был очень расстроен, наша команда продула полуфинал. Мы сели в машину и поехали домой, но, конечно, сначала, как и в прошлый раз, проводили Росицу и ее маму на вокзал. На прощанье мы с Росицей договорились, что снова увидимся на третьем туре, а если случится что-нибудь непредвиденное, то напишем друг другу.
6. Буря в городе и окрестностях
По дороге домой
— Смотри-ка! — Мама помрачнела. — Зачем же они так все переделали?
— Такой сценарий, мамочка.
— Это возмутительно! — разволновалась она. — Это глумление над нашим национальным прошлым, над Оффенбахом и Глюком, которые посвятили Орфею такие замечательные произведения!
— Спокойнее, Лорелея! — вмешался папа. — А то еще угодим в какую-нибудь канаву!
Мама подумала-подумала и сказала:
Хотя, в сущности, новый сюжет не так уж и плох… Современный, музыкальный, как раз то, что нам нужно. Важно, что у нас главная роль. Теперь, значит, в оставшиеся до третьего тура дни нам надо забыть о классической музыке и поупражняться в эстраде и джазе, а первым делом выучить серенаду Эвридике. Эх, если бы Басил Найденов жил в нашем городе, если бы взять у него хоть несколько уроков!.. Но ничего, справимся и сами!.. Дай-ка взглянуть, что это за серенада…
И, глядя в ноты, замурлыкала:
В эту тихую ночь Ждать тебя мне не в мочь, О Эвридика! Свои чары яви Моей страстной любви, О Эвридика! Ты звезда в вышине, Ты мечтанья во сне, О Эвридика! Ждет тебя твой Орфей, Приходи поскорей! [3]Очень милая песенка, — сказала мама. — Несложная, мелодичная. И какие трогательные слова: «Ты звезда в вышине, ты мечтанья во сне…» А ну, Рэнч, повторяй за мной.
3
Перевод М. Бабушкиной.
И запела. Я тоже. Мигом все выучил и теперь буду помнить, наверно, до самой смерти, хотя слова жутко дурацкие.
Лорелея сказала:
— Теперь уже незачем скрывать, что мы будем сниматься в кино. Пусть все узнают о нашем триумфе. А наши враги пусть лопнут от зависти.
И для того чтобы все узнали о нашем «триумфе», а враги лопнули от зависти, мама сразу же, едва мы переступили через порог, сварила целый кувшин кофе, развалилась в кресле возле телефона, раскрыла телефонную книгу и принялась названивать всем, кому только можно. Звонила, рассказывала, прихлебывала кофе и снова рассказывала, рассказывала… Выпила весь кувшин, проговорила два с половиной часа и забыла разогреть ужин.
В семь, когда папа попросил поесть, мама все еще висела на телефоне, и папа вышел из себя:
— Да хватит, наконец, Лора! Всему свету прожужжала уши про своего сыночка. Дай сперва увидеть его на экране, а уж потом хвались! Три часа без умолку, телефон уже раскалился.
Только тогда мама положила трубку. Она была вся красная, но не как перед инфарктом, а как перед премьерой «Соловья из Чаттануги».
— Ну и пусть! — воскликнула она. — Пусть все знают, какое у нас в семье событие. Надо мной смеялись, когда меня не приняли в оперу, смеялись, когда я пела в «Соловье из Чаттануги». Теперь-то уж прикусят язычки! — И обернулась ко мне: — Рэнч, ты зачем полез в холодильник? Никаких отступлений от режима. Теперь это особенно важно.
И дала мне на ужин пол-ломтика хлеба, пятьдесят граммов брынзы и один крохотный помидор. Папа ел тушеную телятину, а у меня слюнки текли.
Еще сильнее они потекли, когда стали приходить гости. Первыми примчались мои тетушки с маминой и папиной стороны, потом мамины сотрудницы с почты. Потом ее партнерши по бриджу — она играет с ними три раза в неделю. Понашли и другие гости, даже те, которым мама не звонила, но они узнали сенсационную новость от моих тетушек, от маминых сотрудниц и ее партнерш-картежниц.
Кудахтанье начиналось с самого порога:
— Поздравляем, Лора! Поздравляем! Желаем твоему Энчо огромнейших успехов!
— Спасибо, и вам того же, — в свою очередь кудахтала мама, и дальше шли всякие тю-тю-тю сю-сю-сю… — Но помните, он уже не Энчо, а Рэнч, Рэнч Маринер с ударением на Ма.
Мама угощала гостей шоколадным кексом, и гости ели, пили фруктовую воду, пили и ели, а у меня кишки слипались от голода.
И ни малейшей возможности незаметно удрать, подняться на чердак, вызвать МП-2 и узнать, что происходит на свете и у нас в классе. Лорелея не сводила с меня глаз и поминутно заставляла рассказывать, как я обставил две тысячи девятьсот девяносто девять кандидатов, и какой в картине сюжет, и в какой роли я буду сниматься. Причем каждый раз что-нибудь добавляла к моему рассказу, и вскоре я уже и сам не знал, что в моих словах правда, а что выдумано.
Телефон все время надрывался. И все говорили одно и то же: «Поздравляем, Лора! Какой успех! От души желаем…» А мама отвечала: «Спасибо, и вам того же!»
Поздно вечером прибыл Маэстро. От него жутко несло спиртным. Он отечески обнял меня, и мама тут же угостила его нашим домашним вином. После него заявился Бобби Гитарист. Лорелея слегка нахмурилась и, наверно, прогнала бы его, но, когда Бобби сказал: «Я пришел, мадам, поздравить вас с потрясающим успехом вашего сына» — и галантно поцеловал ей руку, она растаяла и с чарующей улыбкой пригласила его в гостиную.
Бобби был в городе знаменитостью, и курицы опять закудахтали, стали умолять его сыграть и спеть, он на это сказал:
— Только вместе с виновником торжества!
И все завопили:
— Рэнч! Спой! Пусть споет Рэнч!
У меня от голода уже темнело в глазах и петь не было никакой охоты, но ничего не поделаешь: Фальстаф учил меня, что артист — покорный слуга публики и должен служить ей, даже когда у него болит зуб или он подыхает с голоду. Пришлось исполнить эту идиотскую серенаду: