Как закалялась сталь 2 и 1/2
Шрифт:
Хозяин Роя сначала опешил и вдруг резко превратился из самодовольного увальня в плаксивую истеричку.
— Остановите, прекратите, хватит — убьет ведь!
— Не убьет. Моего же не убил за эти полгода…
— Стоп, стоять!
И вдруг мужик начал бить моего пса ногами и рубить по голове металлическим поводком, сделанным из тонкой цепи. Я даже не успел сообразить, как именно оказался рядом. Окровавленный Фацик рвал визжащего от ужаса Роя, а я пинал осевшего и мычащего хозяина.
— Не надо собачек по глазам цепью!.. Не надо, нехорошо это! Забирай свой кусок позора. Ему нужно полбашки на место пришить. Если нужны деньги
Ему было тогда чуть больше десяти месяцев, по собачьим меркам — взрослеющий подросток, он шел домой с таким ликованием, так крутил изрубленной головой, что казалось, он кричал: «Это мой мир! Я получил право в нем жить!»
Я никогда не стравливал собак, считая это извращением и неоправданной жестокостью. Но и не разнимал собак, если с той стороны был достойный пес, а не коврик прикроватный. Псы сами решат свои дела — кто дал мне право мешать им это сделать?
После этой первой драки Фацик дрался, как гладиатор. Причем, в силу нордически-тормозного спокойствия, он не задирался, а всего лишь моментально реагировал даже на мимолетную агрессию в свой адрес.
Однажды его придавил к земле и схватил за голову огромный кавказец, причем вся голова буля поместилась в пасти овчарки. Я опять-таки не вмешивался, хотя кавказец явно пытался сломать Фацику шею, крутя и прижимая туловище к земле. Буль просто хрипел, но это был голос именно ярости. Я слышал это и, как ни суетились вокруг собачники, стоял и молчал — сами разберутся.
Через пару минут кавказец задохнулся и как- то обреченно выронил голову противника из своей необъятной мясорубки. На землю упал не пес, на землю выпал воплощенный ужас, просто дух боя. Вся морда Олафа была в крови и слюне, мокрая шерсть стояла дыбом, разодранные глаза превратились в окровавленные щелки. Казалось, от дикого напряжения собака стала просто чугунной и раскаленной.
Перестав хрипеть, Олаф приземисто осел, встряхнул головой и вдруг рванулся вперед, как снаряд. Кавказец, приняв удар, пошатнулся и попытался подставить бок, пряча голову и горло. Пролетев мимо горла, буль оказался у задней ноги и, ни секунды не раздумывая, вцепился в основание хвоста. Пес обреченно пошатнулся и упал кульком, все, включая меня, кинулись ему на помощь.
Я придушил Олафа поводком и снял с противника. В итоге хвост у кавказца купировали, он был сломан… А мой боец при прочих резонах выбирал для атаки именно основание хвоста.
Нравилось ли лше, что мой пес дерется? Если совру, что нет — не верьте, я точно знал, что он победит, хотя практически во всех эпизодах он был и легче и мельче тех ротвейлеров, овчарок и алабаев. При этом меня очень радовало, что он никогда не лаял, не рычал и не провоцировал собак на драку.
Они обнюхивали его и вдруг поднимали шерсть дыбом ОН ПРОСТО БЫЛ ДЛЯ НИХ ДРУГОЙ — он был чужой для всех! Окружающий мир не хотел его — он был либо один, либо дрался. Так дошло до того, что при нашем появлении бравые собаководы собирались домой, утаскивая на поводках своих явно не декоративных псов. А на выставке эксперты давали первые премии и, вздохнув, всерьез обещали снимать их, если добавится еще один шрам, совершенно очевидно предполагая, что я зарабатываю деньги на собачьих боях. Но Олаф был моим братом. Делать деньги на крови близких — это мерзко!
Была середина девяностых — лихое время.
Олаф был счастлив. Однажды на лесной опушке они повстречали девочку-бультиху и ее хозяина.
Олаф как-то даже растерялся, настолько хорошенькой была эта белая самочка. Они подружились, а хозяин девочки очень высоко оценил экстерьер и характер нашего пса. Оказалось, он заводчик бультерьеров и живет буквально по соседству.
— А где хозяин?
— В Питере, не до собаки ему..
— Тяжело женщине с таким-то терминатором. Килограммов сорок, наверное, весит, да и, судя по шрамам, далеко не скромник?
— Тяжело, но что делать, любим мы его…
— Надумаете продать — куплю за хорошие деньги, а если вдруг дадите повозиться с ним, буду благодарен. Редкий пес — обожаю бультерьеров!
Разговор был ни о чем и забылся сам собой. Никто и никогда нашего пса не продал бы.
Но вот в конце лета моей маме-пенсионерке предложили путевку в санаторий — событие для нее не рядовое, потому что кому нужны сейчас наши старики, да и здоровье с годами утекает, как песок между пальцев. Мама хотела было отказаться, потому что совершенно не представляла, куда девать Фацика, как вдруг вспомнила о давнем разговоре.
— Помните, вы предлагали собачку на время взять? Мне путевку предложили на десять дней, не выручите?
— Более чем выручу. У меня совсем недавно собака погибла под машиной… Тоскую дико, а так хоть отдушина, поиграем, откормлю вашего богатыря — не узнаете. Не волнуйтесь. Давайте так. Я его возьму дня на три — посмотрим: если все нормально, то езжайте с Богом, не переживайте.
— Вот и славно! Жаль вашу девочку — хорошенькая была.
— Не то слово… Приводите быстрее!
Запах знакомой девочки просто свел Олафа с ума, он был весел, подвижен, бегал по квартире и упивался скорой встречей. Прошло три дня, временный хозяин и Фацик души не чаяли друг в друге.
— Ну что ж, поезжайте — все нормально
— Спасибо, я позвоню дня через три-четыре.
— Звоните, не беспокойтесь. Мы нашли общий язык. Не такой уж он сумасшедший, как про него слухи ходят.
Мама уехала наутро.
Мы очень далеко ушли от природы, потеряв возможность находить дорогу по запаху, различать важное в темноте и слышать сердцем тех, кто нам дорог.
Олаф как-то тяжело проснулся, встал и вдруг отчетливо понял, что ЕГО БРОСИЛИ! Он не стал суетиться, судорожно искать меня или маму, он обреченно опустил голову и отказался от прогулки. Потом он угрюмо лег и, тяжело дыша, уставился в одну точку. Ни вода, ни пища его уже не интересовали.
Жизнь перестала иметь смысл, когда то, что БЫЛО ЕГО СЕМЬЕЙ, оставило его. Он как настоящий Мужчина просто не умел жить для себя.
Когда к нему подходили ближе, чем на шаг, он, не поворачивая головы, глухо рычал, да так, что не оставалось сомнений — еще шаг, и он убьет любого, кто посмеет прикоснуться к нему. Он уходил — уходил страшно, сгорая изнутри тем жутким огнем, который оставляет зияющую дыру вместо сердца.
Он так и не поднял головы. Через три дня его не стало…
Не предавайте нас.