Как закалялась жесть
Шрифт:
Елена аккуратно сместила взгляд — к зрительному залу. Положила бинокль на красный бархат. Еще повернула голову…
Вадим сидел совсем рядом — в крайней ложе бенуара. Вадим с завораживающей фамилией Балакирев. До него было метров пять-семь, не больше. От пяти с половиной до шести с половиной ярдов — в пересчете на «английский вечер». Вадима Балакирева совсем не интересовало происходящее на сцене — он смотрел только на Елену, она это чувствовала. Взгляды на миг соприкоснулись. Между ложами проскочила невидимая залу искра… только бы Борька ничего не заподозрил, озабоченно подумала Елена, — он дядька наблюдательный и ревнивый…
Страсти в спектакле, между тем, разгорались нешуточные. Взбешенный дож распекал потерявшую голову дочь:
…Что себе ты позволяешь?! Ах, ты дура! Ах, ты шлюха! С Казановой загуляла, ты — дрянная потаскуха! Ох-ха-а-а… Ох-ха-а-а… Ох-ха-ха, ха-ха, ха-ха…Елена наклонилась к самому уху Бориса:
— Пошлятина. I’m so indignant, I can’t find any words. I’m going to look for. [14]
14
От возмущения не нахожу слов. Пойду искать (англ.).
Тот встрепенулся.
— Подождите! Вы куда? — забыв про свой английский.
— Куда — куда?! Мочевой пузырь освободить. Драгоценнее мочевого пузыря у девочки ничего нет, ты сам слышал. Я бы дополнила этот список прямой кишкой. Насчет кишки намек понятен?
— Ну, не знаю, Эва Теодоровна просила…
— Вот тебе моя сумочка, — зашипела Елена. — Залезь в нее и оставь себе. Нет, ты залезь! Там все мои деньги, кредитка, мобильник, ученический билет, паспорт. Куда, по-твоему, я без этого денусь? Мягкую бумажку с собой не беру, думаю, в туалете найдется.
— Я с вами, — сказал Борис. Даже попу от кресла оторвал, скотина.
— Может, вы меня до толчка проводите? Подите, пожалуйста, на фиг, Борис Борисович!
Это было сыграно вполне убедительно. Соседи начали коситься. Елена вышла, а гувернер остался сидеть, тупо глядя в пространство.
Вряд ли он обратил внимание на то, что крайнюю ложу бенуара тут же покинул долговязый, коротко стриженый парень.
Встретились, где договаривались — в боковом фойе с противоположной стороны от сцены. Подальше от глаз ревнивого гувернера. Фойе было просторным и пустым. Елена хотела сесть на диванчик, но Вадим, облапив ее длинными руками, полез целоваться. Разумеется, она была не против, и некоторое время они стояли, слившись в одно целое. Он расстегнул ей пуговицу на брючках и залез в трусы, — разумеется, она была не против. Кто-то вышел из буфета, кто-то вошел — им было плевать. Наконец она опомнилась:
— Стоп, снято!
— Соскучился, бля, — виновато сказал он, убирая руку.
Это Елена понимала. Ощущала нечто похожее. Застегнулась и сказала:
— Я вот для чего тебя вызвала…
— Зайдем, — предложил Вадим и, продолжая держать ее за талию, увлек в буфет.
— Пирожное? — спросил он, показав на подносы. — Бутерброд с икрой?
— Нам долго нельзя, гувернер пойдет искать.
— «Хуйвернем», — пошутил он и сам же засмеялся.
— Представляешь, Борька был готов меня возле толчка караулить.
— Забей.
— Девушкам говорят «отсоси».
— Так то девушкам… Заказываем чего-нибудь?
— Ну, хорошо. Давай просто кофе…
Они учились в одной школе, только Вадим — в выпускном классе. Почти взрослый. Балакирев — была его настоящая фамилия. Наверное, дальний родственник великого композитора, фамилия-то редкая. А может, нет. Елена никогда не спрашивала его о предках — незачем, пустое любопытство. Ценность Вадима состояла в другом — во-первых, это был друг. Нет, не друг, а гораздо больше, гораздо ближе! Во-вторых, он все мог достать. Из области фармакологии — буквально все. Несмотря на возраст, связи у него были фантастические. Собственно, он жил куплей-продажей специальных препаратов, — оплачивал таким образом свое обучение, содержал мать. Бизнес вел вне стен школы, потому как в школе была нешуточная служба безопасности…
Сели за столик. В буфете, столь же просторном, что и фойе, посетителей было мало — только те, кто пришел в театр не ради спектакля.
— Как тебе опера? Кайфуешь? — подколола Елена.
— Отстой галимый, — дал Балакирев краткую характеристику. Он всегда выражался кратко.
Елена передала ему листок с перечнем лекарств.
— Это надо срочно, — сказала она. — Хорошо бы завтра-послезавтра. Потому я тебя и побеспокоила.
— Да хоть всю ночь меня беспокой, — буркнул он, изучая список.
Елена смотрела на него, такого сурового, неулыбчивого, с хищным носом и волчьими глазами, и вдруг подумала: интересно, кто мне нравится больше, Вадик или… Виктор Антонович?
Идиотская мысль! Вадик надежен, как Гохран, и красив, как Аполлон на фасаде Большого, а Виктор Антонович — вот уж зверь, так зверь… вдобавок — отец… короче, сравнение некорректно по всем параметрам. И все же… Плевать, что отец, подумала Елена. Это даже упрощает дело. Какое, собственно, «дело»? Она не знала. Влечение, которое постепенно захватывало ее душу, не имело рациональной основы.
— Тиопентал натрия, — потыкал Вадим пальцем. — Эта позиция… прикольно. Расскажешь потом? Так. Аминазин, атропин…
— Достанешь?
— А то! Стопудово.
— Ну, ладно, пора расходиться. Поцелуй от меня своего Стрептоцида.
— Чего-чего?
— Шучу. Привет ему передавай.
Стрептоцидом звали Вадькиного друга и компаньона.
— Я тебе поцелую… — Балакирев накрыл ее руку своей. — Этот твой «хуйвернем», — он кивнул в направлении зрительного зала, — совсем оборзел. Так? Я приму меры.
— Брось, Борька тут ни при чем, — сказала Елена. — Это все мать. У нас с ней разговор был, я ей мозги вправляла. А она мне: «Милый дружочек, я вынуждена поставить ваши действия под полный контроль». Короче, если б было можно, она бы меня вообще в доме заперла.
— Как президента на острове Фаллос, — понимающе кивнул Балакирев.
— Чего-чего?
— Ну, как Горбачева…
Елена хохотнула:
— На острове Форос, отличник.
— Одна, бля, ерунда…
…Когда она вернулась, избитый Казанова в сопровождении хора мальчиков выползал из сточной канавы. Виды ночной Венеции были великолепны. Хор старательно выводил: