Как затеяли мужики за море плыть
Шрифт:
К гоношащимся, шумящим мужикам Чурин подошел, строго цыкнул:
– А ну-кась, языковерченье свое враз умерьте! Не вам, сиволапым, решать, причаливать али нет! Повиноваться дело ваше, - и добавил немного мягче: - Не тронут нас япошки, не боись. Мы их не токмо пушками, но и сморком своим отпугнем. Нам ли сей мелюзги страшиться?
Мужики приободрились и на приближающийся берег уже с любопытством смотрели.
– А с чего ж у них, братцы, обычай такой душегубский завелся? задумчиво спросил Михайло Перевалов. Ему ответил Андриянов Алексей, мужик с такими светлыми глазами, что, казалось, закрыты бельмами они:
– В Христа
Но Алексею возразили:
– Сие неверно.
Все обернулись - рядом с ними стоял Иван Устюжинов в кафтанчике немецком, при шпаге. Волосы его цвета дубовой стружки в косицу связаны, бородки пушистой, которой Ивашка прежде так гордился, уж нет - гладенько побрит Иван.
– Ну а коль неверно, - ковыряя пальцем в ухе, сказал Игнат, - так поучи, сделай милость, раз вумником заделался.
– Тому уж двести лет минуло, - заговорил Иван, - как латинянские попы - францисканцы, доминиканцы, августинцы - с наглостью великой принялись народ японский под крыж свой латинянский подводить. И мало того, что сами перегрызлись меж собою, но и тутошних дворян во взаимную вражду вовлекли. Сущим содомом вся земля сделалась. Поначалу японцы новую веру охотно принимать стали, но, разглядев в том причину неурядиц, коими попы католические пользовались и рабов в Европу обманом отправляли, решили корень бедствий своих в одночасье вырвать. Единым указом главного японского правителя всех латинских священников с островов изгнали, а многих и смертию казнили. С тех самых пор и не терпят они у себя иностранцев, говоря, что, пока светит солнце над Японией, ни один иноземец не будет жить на ней и ни один японец её не покинет. Только голландцам по причине их давней безвредности разрешено бывать на островах и вести торговлю небольшую. Такая вот история.
Мужики молчали, то ли не желая верить Ивану, то ли обмозговывая рассказ.
– Да и откель ты все сие знаешь?
– сурово спросил узкогрудый, озлившийся после битья "кошками" Сафронов Петр.
– Али тебе сами япошки об оном говорили?
– Нет, я в книге одной прочитал.
– А врут все книги твои, - грубо отрезал Гундосый Федька, хотел было смачно на палубу плюнуть, но подавился слюной, заперхался, закашлял.
– Врут, врут!
– с ухмылками замахали мужики руками, не глядя в глаза Ивану, а он, понимая, что с ним попросту дела не хотят иметь, схватил за рукав Игната, с мольбой заглянул ему в лицо:
– Ну почему вы не верите мне? Почему? Что я вам сделал?! Кафтан заморский надел? Ну так сброшу его! За что рожи свои от меня воротите?
Игнат дернул руку, освободил рукав от сильных пальцев Ивана, тихо сказал:
– Я тебе вот что, сударь любезный, скажу: штаны свои заморские сбрасывать не торопись, а то и вовсе с голой задницей останешься. Да и не в них суть. Мы, сударь, хоть и не разделяем резвость Измайлова Гераськи и плыть токмо вперед желаем, а никак не назад, но того человека, кто заговор их вздорный господам открыл, признаем Иудой. Весьма печальна доля тех, кто по Маканруши ноне ходит. Лучше б им сразу удавиться, чем от голоду и холоду потихоньку подыхать.
Иван снова вцепился в руку Игната, только побольней, чем прежде, сморщился Суета.
– Так вы... меня в Иуды обрядили?! Меня?
– зашептал испуганно Иван.
– А кому ж, как не тебе, об оном адмиралу донести...
– Братцы!
– закричал Устюжинов.
– Зачем облыжно говорите? Не я, не я сие сказал!
– Ты!
– вырвал свою руку Суета из цепких пальцев юноши.
– И давай-ка, Ваня, подальше от нас держись, а то, не ровен час, дивные вещи по нечаянности случаться могут - споткнешься да в воду упадешь. Безотлыжно помни сие, Иван.
Между тем приближались к берегу, на котором голубели остроконечные высокие горы, пологие склоны которых спускались к самой воде, исчезали в ней, чтобы в ста саженях от берега появиться уже в виде черной причудливой скалы, рифа или крошечного острова. На мысках, выступах, утесах, точно огромные букеты, лепилась зелень, яркая и сочная. Виднелось немало удобных бухт, но Чурин, почти очистив мачты от парусов, продолжал искать, казалось, лишь только ему одному известное удобное место для пристанища "Святого Петра". Его ученики, Бочаров и Зябликов, проворно бегали от борта к борту, бросали лот, сообщая штурману, стоящему на руле, результаты замеров:
– Пятнадцать футов с правого борта!
– Тринадцать с левого!
Мужики с восторгом глядели на наползающий берег.
– Ну, братцы, не знаю, как там сами японцы, а уж земля у них отменно красива!
– восклицал один.
– Да!
– соглашался другой.
– Преизряднейшее велелепие!
Но их восторги третий охлаждал:
– А хрена лысого лепота сия стоит. Ну разве вырастет на оном камне пшеница али рожь?
Беньёвский, стоя на баке с трубой подзорной, хмурился, глядя на приближающийся берег, потом, не выдержав, крикнул штурману:
– Почему якоря не бросаешь? Ближе к берегу опасно подходить!
– Еще саженей сто пройдем и встанем, - спокойно отозвался Чурин, но Беньёвский рявкнул на него:
– Бросай якоря, говорят тебе!
И Чурин, тихо обругав осторожного адмирала, скомандовал:
– Правого борта якорь пошел!
Стальной кованый якорь плюхнулся в воду, и было слышно, как заскрежетали по каменистому дну его лапы. Галиот остановился и стал разворачиваться, посылая весь свой разгон в этот поворот.
У берега уже шмыгали несколько узких японских лодок, а на берегу, у самой воды, уже стояли группками японцы, которые отчаянно что-то обсуждали. Беньёвский, взволнованный, но напустивший на себя важность немалую перед возможной встречей с японцами, с бака прошел к столпившимся у левого борта мужикам и офицерам.
– Оружие готово?
– негромко спросил он у Степанова.
– Да, ваша милость, в кают-компании. Мушкетоны уж заряжены, - вежливо кивнул Ипполит Степанов.
– Прекрасно. Тем, кто поедет, выдадим и мушкетоны, и пистолеты. На берег с миссией отправятся Хрущов и Винблан. Вы слышали? С собой возьмете десять человек из тех, кто лучше всех стреляет, из зверобоев, думаю. Но, прибавил тихо, - смотреть за ними зорко. Оружие уложите на дне ялбота и каким-нибудь тряпьем прикройте. Чтобы жителей задобрить и к себе расположить, возьмите мягкой рухляди, песцов и соболей, но кому попало не раздавайте, а как завидите начальника или какого главного вельможу, - по важности лица или же по платью, - ему ту рухлядь и представьте. Растает, надо думать, словно масло. У них же взамен просите воду, зерно и мясо, а также лес для починок корабельных. Все уразумели? Ну а ежели почуете опасность, палите изо всех оружий ваших и назад плывите. Мы же с борта пушками поддержим.