Как же быть?
Шрифт:
Шор помолчал, потом заговорил опять:
— Госпожа Рибар, вы бы не согласились ответить на несколько моих вопросов?
— Пожалуйста. Если смогу, с удовольствием…
— Простите меня, если мне прядётся коснуться неприятных или тяжёлых для вас воспоминаний.
— Вы бы не могли рассказать немного об отце… вашего сына — о вашем муже?
— Да рассказывать-то собственно, нечего. Поженились мы молодыми, а дети родились поздно: старший — в последний год войны, а младшего отец и не увидел. Мой муж погиб уже после перемирия. Они очищали джунгли от оставшихся там врагов… Мой муж был мирный человек, господин журналист. Он работал бухгалтером и терпеть не мог всяких взрывов, выстрелов, когда мы в кино ходили. А когда его взяли в армию, он оказался храбрецом. Его наградили двумя орденами и медалью. Я покажу вам их.
Госпожа Рибар встала, торопливо задвигала ящиками стола и извлекла коробочку где, потемневшие, переложенные ватой, хранились свидетельства военных подвигов её мужа.
— Я работала продавщицей, официанткой, последнее время секретарём, машинисткой, стенографисткой. Я хорошо воспитала сыновей, поверьте мне. Это не потому, что я мать, я так говорю. Старший…
Лори смотрел на сидевшую перед ним худую, высокую женщину, на её тонкие, сухие руки, печальные глаза и думал о том, какой бы была теперь его мать. И была бы она вот так же довольна, как воспитала его? Или она плохо его воспитала? Или это он сам стал таким, как сейчас? Каким? Какой он, Лори рой, плохой или хороший? Стыдно было бы за него родителям или, наоборот, они могли гордиться им?
Ну что ж, в чём-то он, наверное, молодец. Совсем мальчишкой остался один на свете, а вот добрался сюда, в Сто первый, работает на хорошей работе, скоро будет на ещё лучшей. Деньги в банке накопил, не пьёт, не курит, не играет. Хорошая девушка у него. И ведёт он себя с ней хорошо. Начальство им довольно, ребята с ним дружат.
Так-то оно так, но чем это всё достигнуто? Может он, положа руку на сердце, сказать, что все его поступки честны, что обо всём он со спокойной совестью мог бы рассказать матери? Лори предпочёл бы не углубляться в этот вопрос. В конце концов, папа и мама погибли, их нет, а он жив. Они наверняка мечтали о том, чтобы он был счастлив, чтоб ему было хорошо. И вот мечты их осуществляются… А каким путём, так ли это важно? Жизнь всё время меняется, и здесь не то, что в их городке, не та жизнь…
Всё меняется, приходится не отставать от других. Не всегда всё делается, как хотелось бы…
Лори оторвался от своих мыслей. Госпожа Рибар заканчивала рассказ про старшего сына.
— … привезли в металлическом гробу. Флагом прикрыли. Гроб запаян. Я даже не смогла увидеть его…
Она замолчала, устремив куда-то далеко скорбный взгляд. Лицо её опять заострилось, морщины словно стали глубже.
— Госпожа Рибар, — заговорил Шор, протирая очки, — поверьте, я понимаю, как вам всё это тяжело, но неприятные минуты, которые мы доставляем вам, не пропадут даром. Они послужат благородному делу. Последний вопрос: как случилось, что ваш младший сын отказался идти в армию?
Неожиданно взгляд госпожи Рибар стал строгим и твёрдым. Она посмотрела прямо в глаза Шору.
— Когда пришла повестка, я сказала мальчику: «Поступай как знаешь. Ты один у меня. Я не хочу умирать последней в нашей семье. Я сделаю это раньше тебя!» Ему было трудно, он знал, чем ему грозит отказ идти в эту проклятую армию, в эту армию убийц, которые потом сами превращаются в убитых… Поверьте, господин журналист, — она вцепилась тонкой сильной рукой в руку Шора, — Я бы не выжила. Если б его отправили туда, я бы умерла. И он это знал, понимал. Мальчик любит меня больше себя, больше всего на свете. Поверьте, я знаю…
Глаза госпожи Рибар горели. Лицо покрылось красными пятнами. Она говорила хрипло, отрывисто.
— Он знал, что его ждёт. И не испугался, когда судья сказал — «пять лет». Он улыбнулся мне и помахал рукой, На прощальном свидании он всё шутил: «Ничего, мама, лучше пять лет посидеть в тесной камере, чем всю жизнь в самом просторном гробу. Так что не огорчайся. Подыщи мне пока подходящую невесту!» Но он ещё совсем мальчик. Я видела, как у него дрожали губы…
Она поискала платок, не нашла, приложила к глазам полотенце, висевшее у плиты.
— Вы только представьте себе, господин журналист, он же совсем-совсем мальчик, — она говорила почти шёпотом, — почти как он. — И госпожа Рибар положила руку Лори на плечо. — Вот если б ему сейчас вместо игры, девчонок, танцев сидеть с утра до вечера за решёткой. Он бы просто представить такого не мог…
«Ещё как мог! — подумал Лори. — Уж я-то видел её сына в этой камере. Я-то на ракете помчался бы воевать, лишь бы не сидеть в этой жуткой тюрьме».
Он вспомнил бетонную келью, где сидел Рибар, его руки, его горький взгляд, его гневную речь… «Господи, что может быть страшней тюрьмы! Смерть! Вот как погиб Лоутон. Но смерть — это сразу, а тут пять лет… Да и пять лет пустяк, бывает двадцать, тридцать, вся жизнь, как у Феррари».
А ведь он, Лори, был сам на волосок от тюрьмы. Спасибо, господин Леви его выручил, а иначе сидеть бы и ему. Нет, с отчаянием подумал Лори, надо всё сделать, что хочет господин Леви. Чёрт с ними, со всеми этими вопросами — честно, не честно, справедливо, не справедливо, — только бы не упасть, только бы уцелеть, пробиться любой ценой! Пусть другие устраиваются как хотят, пусть они сильные, благородные… Ну их к чёрту!
А он вот такой! И пусть его оставят в покое.
— … Я бываю у него раз в месяц, — ровным голосом рассказывала госпожа Рибар, — он такой всегда весёлый, добрый, так шутит… не я прихожу подбодрить его в тюрьму, а он мне поднимает настроение. И когда я ухожу, то радуюсь. Думаю: наверное, там не так уж плохо, раз он такой весёлый, уж во всяком случае лучше, чем на войне. А прихожу домой — начинаю мучиться. Ведь это он всё нарочно, обманывает меня, а самому-то ему там несладко. Скажите, господин журналист, как вы думаете, они там не голодают, а?..
— Ну что вы, госпожа Рибар, что вы! Ваш сын молодой, здоровый парень, переживёт…
— Ох скорей бы… — вздохнула она. — Я не так уж молода. Мне надо дождаться его. Я каждый день считаю. Вот видите… — Старая женщина подошла к полке с фотографиями и взяла стоявшие у фото Рибара коробки с бусинками. — Пять лет — это тысяча восемьсот двадцать пять дней. Один год високосный, значит, тысяча восемьсот двадцать шесть. Столько бусинок я положила сюда в тот день, когда проводила его в тюрьму. — Она поднесла к глазам Шора полную коробку, — И каждый день перекладываю одну в эту коробку. — Она показала ту, что была почти пустой. — Но смотрите, как медленно она наполняется… — Госпожа Рибар грустно покачала головой. — Если б я могла за каждую на этих бусинок отдать стакан своей крови, я сделала бы это с наслаждением.
Шор встал.
— Спасибо, госпожа Рибар, большое вам спасибо. Вы сказали замечательные вещи. Обычно говорят наоборот, но мне хочется сказать — вы достойны вашего сына. Желаю вам счастья.
Женщина проводила их до дверей, пожала руки.
Они сели в старую машину Шора и потащились со скоростью черепахи на следующий репортаж. Это оказалось делом не сложным. Хозяин кабачка, где Попеску совершил убийство, был на редкость словоохотливым, к тому же дела его шли не очень хорошо и лишняя реклама по радио — неважно какая — могла пригодиться.