Какое надувательство!
Шрифт:
— А чего ради этот вероломный недомерок, сынок мой, таскает сюда медсестер? — спросил старик, пока она разматывала бинт.
— Еще я пишу маслом, — пояснила Фиби.
— Вот оно что. И как?
— Об этом не мне судить.
В комоде она нашла вату, в ванной набрала воды и принялась промывать язву.
— У вас нежные пальцы, — сказал Мортимер. — Художница и медсестра. Так-так. Обе профессии довольно ответственные, я бы сказал. У вас своя студия?
— Нет, не собственная. Делю ее с подругой.
— Это не очень хорошо.
— Справляюсь. — Фиби отрезала чистый
— Доктор приезжает раза два в неделю.
— А нужно каждый день. Сколько вы прикованы к креслу?
— Год или около того. Все началось с остеоартрита, а потом эта язва. — Он некоторое время наблюдал за ее действиями, потом сказал: — А вы хорошенькая, а? — Фиби улыбнулась. — Приятно для разнообразия увидеть здесь девушку.
— Если не считать вашей дочери, вы имеете в виду?
— Кого — Хилари? Только не говорите мне, что она тоже здесь.
— Вы что, не знали?
Губы Мортимера сжались.
— Позвольте предупредить вас насчет моей семейки, — сказал он наконец, — если вы сами еще во всем не разобрались. Это самая мерзкая, жадная и жестокая банда жмотов и предателей, что только ползала по земле. Включая моих собственных отпрысков.
Фиби, собравшаяся было затянуть узел, замерла и удивленно подняла взгляд.
— У меня в семье было только два приличных человека: мой брат Годфри, но он погиб в войну, и моя сестра Табита, которую им удалось упрятать в психушку почти на полвека.
Ей почему-то совсем не хотелось этого слышать.
— Я схожу за льдом, — сказала она, поднимаясь.
— Пока вы не ушли, — остановил ее Мортимер у самой двери. — Сколько вам платят?
— Простите?
— Ну, в больнице или где вы там работаете?
— О. Не очень много. Вообще-то — очень и очень немного.
— Переходите работать ко мне, — сказал он. — Я положу вам достойное жалованье. — Немного подумав, он назвал пятизначную цифру. — За мной здесь совсем не смотрят. Даже поговорить не с кем. А вы бы могли здесь рисовать. В половине этих комнат все равно никто не живет. У вас была бы своя студия — настоящая, большая.
Фиби рассмеялась.
— Как мило с вашей стороны. Самое забавное — если бы вы попросили меня об этом вчера, я бы, вероятно, согласилась. Но похоже, я насовсем оставлю медицину.
Мортимер хмыкнул и недобро произнес:
— Я бы на это не рассчитывал.
Но Фиби его уже не слышала.
Покончив с неотложной помощью, Фиби умылась, оделась и вышла в столовую, где Гимор уже убирал тарелки и супницы.
— А я так надеялась позавтракать, — сказала она.
— Завтрак уже подавали, — ответил дворецкий, не повернув головы. — Вы опоздали.
— Я могла бы сделать себе тост — можно где-нибудь здесь найти тостер?
Гимор взглянул на нее как на сумасшедшую.
— Боюсь, это окажется невозможным, — ответил он. — Остались холодные почки. Больше ничего. И еще немного требухи.
— Ну и ладно. А вы, случайно, не знаете, где сейчас Родди?
— Молодой хозяин Уиншоу, насколько мне известно, в настоящее время
Гимор выдал Фиби набор инструкций, как добраться до библиотеки, и она, выполнив все до единой буквально, оказалась в какой-то подвальной прачечной. Нимало не смутившись, Фиби снова поднялась наверх и минут десять побродила по коридорам, пока не услышала из-за полуотворенной двери хохот брата и сестры. Толкнув дверь, она оказалась в просторной комнате — одновременно промозглой и душной. Родди и Хилари разложили на столе ее папку и быстро просматривали листы, едва глянув на один и сразу хватаясь за другой. Хилари подняла голову и осеклась, увидев в проеме Фиби.
— Так-так, — произнесла она. — Никак сама Флоренс Найтингейл. Гимор рассказал нам о вашей миссии милосердия.
— Вы хотите, чтобы я вам что-нибудь поясняла? — спросила Фиби, проигнорировав Хилари и подходя к Родди.
— Наверное, я вас, пташки, должна оставить поворковать наедине. Спланировать ваше блистательное будущее, — сказала Хилари. — Коктейль на террасе через полчаса, если вам интересно.
— Давай через четверть, — ответил Родди. — Много времени это не займет.
Хилари закрыла за собой дверь, и он возобновил свой бессвязный просмотр. В душе у Фиби трепыхнулось предчувствие. Она не знала, чего бояться больше — его молчания насчет ее работ или его нежелания, по крайней мере до сих пор, хоть как-то признать, что между ними ночью что-то произошло. Она встала с ним рядом и легонько коснулась его руки, но он не отреагировал. Фиби отошла к окну. Примерно через три минуты Родди захлопнул папку. На столе осталась единственная картинка — безыскусная акварель заснеженных крыш, остаток заказа какой-то местной фирмы на рождественские открытки, который она после многих колебаний согласилась выполнить. Родди отошел с ней к стене и повертел в руках, разглядывая на разной высоте. Потом положил обратно на стол.
— За эту — пятьдесят, — сказал он.
Фиби не поняла.
— Простите?
— Если честно, то это больше, чем она того стоит. Но я сегодня утром щедр. Как хотите — можете не соглашаться.
— Вы предлагаете мне продать эту картину… за пятьдесят фунтов?
— Да. Она неплохо прикроет вон то сырое пятно, как вы считаете?
— А как же остальные?
— Остальные? Ну, честно вам скажу — я надеялся обнаружить нечто более волнующее. Здесь я не вижу ничего, что оправдает капиталовложения.
Фиби на минуту задумалась.
— Подонок, — наконец сказала она.
— Вовсе не нужно переходить на личности, — ответил Родди. — О вкусах не спорят, тем паче о вкусах всего мира. По большому счету все это субъективно.
— И это после всего, что вы наговорили мне ночью.
— Так ночью я еще толком не видел ваших работ. Как вы сами неоднократно мне указывали.
Фиби нахмурилась и глухо вымолвила:
— Это что — шутка?
— Дорогая моя. У галереи „Нарцисс“ международная репутация. Мне кажется, шутить здесь изволите вы, если всерьез полагаете, будто что-то из этой… студенческой мазни когда-нибудь окажется на ее стендах.