Какое ТЕБЕ дело до того, что думают другие?
Шрифт:
Потом я рассказал Джоан о своем отчете — насколько его выхолостили, несмотря на то, что он шел в качестве приложения.
Она говорит: «Что ж, если они поступили с твоим отчетом таким образом, то что ты сделал, работая в этой комиссии? Каковы результаты твоей работы?»
— Ага!
Я отправил мистеру Роджерсу телеграмму:
ПОЖАЛУЙСТА, УБЕРИТЕ С ОТЧЕТА МОЮ ПОДПИСЬ В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ НЕ БУДУТ ВЫПОЛНЕНЫ ДВЕ ВЕЩИ: 1) В ОТЧЕТЕ НЕ БУДЕТ ДЕСЯТОЙ РЕКОМЕНДАЦИИ 2) МОЙ ОТЧЕТ ПОЯВИТСЯ БЕЗ ИЗМЕНЕНИЙ ПО ВАРИАНТУ N23.
(К этому времени я знал, что мне следует определять все очень точно.)
Чтобы получить номер желаемого варианта отчета, я позвонил мистеру Хотцу, который отвечал за систему документации и издание отчета. Он прислал мне Вариант N23, чтобы в худшем случае я сам мог его опубликовать.
Эта телеграмма привела к тому, что Роджерс и Кил попытались вступить со мной в переговоры. Они попросили генерала Кутину быть посредником, потому что знали, что он — мой друг. Но они не знали, что он мой хороший друг!
Кутина говорит: «Здравствуйте, профессор, я просто хотел Вам сказать, что на мой взгляд, Вы все делаете правильно. Однако мне поручили отговорить Вас от этого, поэтому сейчас я буду приводить Вам аргументы в пользу другого варианта».
— Не бойся! — сказал я. — Я не собираюсь менять свое мнение. Просто приводи свои аргументы и не бойся.
Первый аргумент состоял в том, что если я не приму десятую рекомендацию, то они не примут мой отчет, даже в качестве приложения.
Это меня не волновало, так как я всегда мог самостоятельно опубликовать свой отчет.
Все остальные аргументы были в том же духе: ни один из них не был веским и ни один не возымел никакого действия. Я очень хорошо обдумал то, что делаю, поэтому просто оставался при своем мнении.
Потом Кутина предложил компромисс: они согласны опубликовать мой отчет в том виде, в каком я его написал, за исключением одного предложения почти в конце.
Я посмотрел на это предложение и понял, что уже выразил свое мнение в предыдущем абзаце. Повторение того же самого момента было равносильно полемике, так что удаление этой фразы делало мой отчет даже лучше. Я принял этот компромисс.
Потом я предложил компромисс по поводу десятой рекомендации: «Если они хотят сказать что-то хорошее насчет НАСА в конце, пусть они просто не называют это рекомендацией, так чтобы люди знали, что это не относится к классу рекомендаций: назовите ее «заключительной мыслью», если вы так хотите. И чтобы не возникло путаницы, не используйте слова «настоятельно рекомендует». Просто скажите «Комиссия советует, чтобы НАСА продолжала получать поддержку администрации президента и всего народа». Все остальное может остаться без изменений».
Немного спустя мне звонит Кил: «Можем ли мы сказать «настоятельно советует»?»
— Нет. Просто «советует».
— Хорошо, — сказал он. И это было окончательное решение.
Встречи с прессой
Я поставил свое имя на основном отчете, мой собственный отчет вышел в качестве приложения к основному, и все было в порядке. В начале июня мы вернулись в Вашингтон и вручили свой отчет президенту на церемонии, которая проходила в Роуз-Гарден. Церемония состоялась в четверг. На суд публики отчет можно было представить только в следующий понедельник, чтобы президент мог его предварительно изучить.
Тем временем газетчики трудились как демоны: они знали, что наш отчет готов и старались обскакать друг друга, чтобы первыми опубликовать сенсационный материал, который в нем содержался. Я знал, что они будут звонить мне денно и нощно, и боялся сказать в отношении технических вопросов что-нибудь, что даст им какой-нибудь намек.
Рис. 18. Отчет Комиссии был представлен президенту в Роуз-Гарден в Белом Доме. На снимке, слева направо, можно увидеть генерала Кутину, Уильяма Роджерса, Юджина Коверта, президента Рейгана, Нила Армстронга и Ричарда Фейнмана. (© Пит Суза, Белый Дом.)
Рис. 19. На приеме. (© Пит Суза, Белый Дом.)
Однако репортеры очень умны и упорны. Они скажут: «Мы слышали то-то и то-то — это правда?» И очень скоро в газетах появляется то, что, как вам кажется, вы им не говорили!
Я определенно решил не говорить им по поводу отчета ни слова до тех пор, пока он не выйдет для всей публики, в понедельник. Мой друг убедил меня пойти на «Час новостей Мак-Нила/Лерера», поэтому я согласился на вечернее шоу, которое должно было состояться в понедельник.
Кроме того, я попросил своего секретаря назначить пресс-конференцию во вторник в Калтехе. Я сказал: «Скажите репортерам, которые хотят поговорить со мной, что сейчас у меня нет никаких комментариев ни по одному вопросу: я с удовольствием отвечу на любые их вопросы на своей пресс-конференции, которая состоится во вторник».
Во время уикэнда, который я провел в Вашингтоне, журналисты каким-то образом узнали, что я угрожал убрать свое имя из отчета. Какая-то газета в Майами начала развивать эту тему, и очень скоро уже все газеты проходились по истории моего спора с Роджерсом. Когда репортеры, которые привыкли, что все происходящее в Вашингтоне обычно скрывается, услышали: «Мистеру Фейнману нечего сказать; он ответит на все ваши вопросы на своей пресс-конференции во вторник», — им это показалось подозрительным: так, будто бы спор все еще продолжается, а эту пресс-конференцию я устраиваю, чтобы объяснить, почему я снял свое имя с отчета.
Однако я ничего не знал обо всем этом. Я настолько изолировал себя от прессы, что даже не читал газет.
В воскресенье вечером мистер Роджерс устроил для комиссии прощальный ужин в каком-то клубе. После того, как мы поужинали, я сказал генералу Кутине: «Я больше не могу оставаться. Мне нужно уйти немного раньше».
Он говорит: «Что может быть настолько важным?»
Я не хочу говорить.
Он выходит вместе со мной, чтобы посмотреть, что это за «важное» нечто. Этим оказывается ярко-красная спортивная машина, в которой сидят две прекрасные блондинки в ожидании, когда они смогут умчать меня.