Какой простор! Книга вторая: Бытие

Борзенко Сергей Александрович

В дверь заколотили неистовей:

— Открывай, мы тебя научим, как плащаницу у христопродавцев менять!

— Побьют они нас, я их знаю, нет у них никакой жалости, — запричитала Марьяна.

Забарабанили в окно:

— Эй, учительша, прощайся со своим Лениным, сейчас мы спровадим тебя прямехонько в рай, к твоему папаше комиссару… Как видишь, мы все про тебя знаем.

После этих слов Балайде все стало ясно, и он пожалел, что не стрелял в них, когда они стояли кучей.

— Открывай,

инакше спалим тебя живьем разом со школой, — донеслось с улицы.

Под окнами в палисаднике затрещали кусты сирени.

— Обождите, сейчас открою, ключ только найду, — выгадывая время, громко сказала Ангелина, повисла на шее Балайды, по-бабьи запричитала: — Ради бога, не стреляй.

— Аля, отойди в сторонку, не мешай, я знаю, что делать.

Раздался треск разбитого стекла, на пол, звеня, полетели осколки, с подоконника упал и разбился горшок с цветком, в комнате запахло влажной землей.

— О господи, что ж теперь будет! — вздохнула Марьяна, однако проворно нагнулась, выхватила из-под лавки топор, тронула пальцем зазубренное жало.

В разбитое окно ворвалась туча снежинок, порыв холодного ветра сдул со стола глобус, и весь мир, залитый сиянием луны, заслонила неуклюжая, медвежья фигура: баранья шапка, воротник кожуха, борода.

Не целясь Балайда выпалил в окно. Вспышка оглушительного выстрела вырвала из темноты звериные, испуганные глаза, набор оскаленных ярких, крепких зубов. Человек, охнув, провалился вниз. Голубой умиротворяющий свет луны разлился по комнате, осветил шкафы, набитые книгами, и двух женщин, прижавшихся к стене.

— А, так ты вон какая шустрая… Стрелять удумала, клятая баба! — донеслось с улицы вперемежку с площадной бранью; залпом грянули три выстрела, и пули с хрустом впились в глиняную стену.

Не помня себя от ярости, точь-в-точь как это было с ним в гражданскую войну при первой атаке, Балайда за несколько секунд расстрелял обойму, проворно вставил в магазин новую. Пять гильз со звоном перекатывались на полу у него под ногами.

В суматохе он не слышал, как, стегая застоявшихся коней, умчались бандиты. А когда пришел в себя, саней на улице уже не было.

Сторожиха заткнула окно подушкой. В нахолодавшей комнате как будто стало теплей.

— Ложись спать, Марьяна, а я пойду закрою на прогоныч ставню, погляжу, может, я убил кого или поранил. Человеку помощь оказать треба, — опомнившись после возбуждения, тихо промолвил обессилевший Балайда.

— Помощь человеку? — зло усмехнулась Марьяна. — Эти человеки, попадись ты им на большой дороге, живьем тебя в землю закопают… Я этих человеков знаю, десять годков у Живоглотов была за наймичку. Настрадалась по самое горло.

— Нет, нет, никуда не ходи… Может, они караулят

тебя, убьют. — Ангелина прижала Балайду к груди.

Они присели на узенькую железную кровать, доверчиво обняли друг друга. Балайде было холодно, его бил нервный озноб, он хотел отстраниться от Ангелины, но она его не пускала.

— Ты любишь меня?

— Очень, — ответил Балайда.

— Поцелуй меня.

Парень поцеловал.

— Смелый ты у меня. Один не побоялся четверых. — Пальцы молодой женщины зарылись в золотистых волосах Балайды.

— А чего мне бояться? Я ведь еще мальчишкой служил в партизанском отряде Иванова, потом в Красной Армии у товарища Буденного. Дрался с Махно и Деникиным.

— И ни разу не был ранен?

— Как видишь, ни разу, одна только цапина и осталась на теле от сабельного удара, но это не в счет. Да еще свежий след от твоих зубок.

— Везучий ты у меня. Я хочу поцеловать эту царапину.

Ангелина поцеловала возлюбленного в губы, потом в глаза. Нашла на плече твердый рубец шрама, прижалась к нему губами.

— Вот и конец нашей тайне, — сказала она. — Завтра все узнают про нашу любовь, про то, что ты ночуешь у меня… Ведь никто не поверит, если сказать, что это я стреляла в бандитов.

— Ну и пускай знают, мне хорониться не от кого.

— Все-таки не венчаны мы, не расписаны, толки по селу пойдут нехорошие, я же учительница и должна показывать детям хороший пример. Бабы языки чесать начнут.

— От бабских языков никуда не спрячешься, они у них острее бритвы.

Балайда поправил подушку в окошке, под сапогами хрупнули стекла. Вкрадчиво попросил:

— Давай спать ляжем.

— Что ты, милый. А если бандиты вернутся?.. Есть у тебя еще патроны?

— Теперь уже не вернутся… Скоро светать почнет… Интересно, что это за люди?

— Одно ясно — хуторяне. Я видела их — бородатые, злые. Может, ты убил кого-нибудь из них или ранил?

— Утром до всего дознаемся.

Балайда уложил Ангелину в охолонувшую постель, сам в одежде прилег поверх стеганого одеяла, накрылся шинелью; время шло; он часто щупал заряженный обрез, тревожно поглядывал на окно, прислушивался к шорохам ночи.

— Был у нас на фронте командир Иванов, — неожиданно сказал Балайда. — Настоящий большевик. Вот кого бы нам сейчас в село.

— Иванов, Иванов, часто я слышу об этом Иванове… Покойный отец мой говорил, что у него командир полка был Иванов.

— Очень даже может быть. У механика был сын Лукашка, шустрый такой парнишка. Я хорошо его помню, они вместе воевали.

— Говоришь — у Иванова был сын Лукашка? Я знала одного Луку Иванова, как-то встретила его у подруги по гимназии, Нины Калгановой.